Коммунисты - Луи Арагон
— Морис Торез тоже патриот, господин капитан…
— Ну, нет, голубчик, это уж оставьте. Все, что угодно, только не это! Неужели вы одобряете дезертирство, вы… и сейчас, когда война! Вы!
Он с таким чувством произносил это «вы», словно Сесброн был его другом детства, словно он знал его сокровеннейшие мысли. Сесброн смотрел на него даже с некоторым любопытством. Ему очень хотелось ответить… Потом он вспомнил, что передумал за ночь: наше дело найти убедительные доводы. Нельзя относиться свысока ни к Кюзену, ни к Барбо. А вдруг Барбо шпик или фашист? Во всяком случае, увертками ничего не выиграешь.
— Вы, господин капитан, сами сказали, что я не обязан отвечать. Тем более, что как военному, мне не подобает вести с начальством политические разговоры… судить обо мне должно по моим поступкам, а не по поступкам членов моей партии… Но все же мне хотелось бы обратить ваше внимание на одно: армия гордится тем, что ей присуще определенное понятие о чести, так ведь? Вы согласны со мной?
— Ну, само собой разумеется, доктор!
— Так находите ли вы совместимым с понятием чести предлагать человеку, предлагать солдату или отмежеваться от товарища, не зная чем вызваны его поступки, в какие он поставлен условия, или же согласиться, чтобы тебя считали его сообщником, и это при той строгости военных законов, которая всем известна. Не перебивайте меня, господин капитан. Вы знаете, вы от меня самого слышали, кто для меня, кто в моих глазах Морис Торез… в моих глазах это человек, который вернул рабочему классу правильное понятие о нации, о родине, оно было затемнено… вы сами знаете, что оно было затемнено… и что Морис Торез…
— Все это так, но в настоящий момент!
— Хорошо. Но откуда я получаю сведения? По радио. Из газет. Разве войну против немецких фашистов начали не с того, что заткнули рот тем, кто одни только последовательно боролись против Гитлера? Да или нет? Ну, так от кого у меня сведения? От тех, кто приветствовал Мюнхен, кто отдал Рейнскую область, допустил Франко до наших границ… предал Австрию, чехов… почему же вы хотите, чтобы я им верил? Они лгали в тридцать пятом, в тридцать шестом, в тридцать восьмом году… Почему же они будут говорить правду теперь, когда некому их разоблачить?
— Но в конце концов ответьте мне — дезертировал ваш Морис Торез, да или нет?
— В этом-то и вопрос, господин капитан. Прежде всего надо выяснить, что значит дезертировать. Что считать дезертирством. Например, делать вид, будто выполняешь свой долг, а на самом деле окопаться в тылу, разве это не называется дезертировать, забыть свой долг перед французским народом, перед Францией?
— Ну, знаете, если так рассуждать, так завтра вы сами тоже…
— Об этом не может быть и речи, господин капитан, и вы это отлично знаете, и уж во всяком случае они это отлично знают. За уходом Мориса Тореза не последует ни одного дезертирства, понимаете? Ни одного. Все призванные коммунисты находятся в армии и там и останутся. Там их место.
— Кто вам это сказал?
— Торез… Когда я с ним прощался. Он сказал мне как раз теми же словами, какими я сейчас вам говорю: место коммунистов в армии.
— Но как же тогда? Он говорит одно, а делает другое! Одни правила для рядовых, а другие для вождей!
— Вы ошибаетесь! Ведь я тоже в партии не рядовой работник.
— Понимаю, понимаю. Вы честный малый и вам тяжело отречься от человека, которого…
— Нет, не тяжело, господин капитан. Для меня даже не может возникнуть такой вопрос. И считайте, что вы его даже не задавали. Иначе вам же самому было бы стыдно. Но я вам просто скажу, что я думаю. Сам скажу. Не по вашей просьбе… Эта война протекает не так, как обычно. Наши сведения о том, что происходит, весьма относительны. И вы, и я, и другие люди каждый день видим странные вещи, беспорядок, анархию, даже в самой армии, и это наводит на разные мысли… Не говорите мне, что вас не одолевают разные мысли, капитан! По сводкам, мы продвинулись на несколько сот метров в сторону Рейна… мы задержали Гитлера на несколько сот метров… А по ту сторону вражеской территории другая армия без всякой войны задержала Гитлера… весь свет это видит… Прибалтика, половина Польши… а что нам по этому поводу сообщают по радио? Дальше. Вы знаете, что собой представляет господин Бонне, наш бывший министр иностранных дел?
— Хорошо, Сесброн, хорошо. Ну, а Молотов?
— Армия страны Молотова задержала продвижение Гитлера… на сотни километров вглубь и вширь, а та армия, которая подчиняется правительству господина Бонне, продвинулась на несколько сот метров в прифронтовой полосе…
— Хорошо. Согласен. Ну, а как же все-таки с господином Торезом?
— Я знаю Тореза. Радиоинформация господина Бонне не убедит меня, что Торез предал национальные интересы. Нам известны не все обстоятельства. Вы вправе мне не поверить, но я не знаю доводов коммунистической партии на этот счет. Я могу только предполагать. Я знаю Тореза. Хотите, я вам выскажу свое глубочайшее убеждение?
Неожиданно в его голосе послышались такие суровые нотки, что Барбо только молча кивнул, чтоб он продолжал.
— Я глубоко убежден, капитан, что это решение не Мориса Тореза лично. Если он покинул свою часть, это значит, что решение было принято…
— Решение? То есть вы хотите сказать, что ему было предписано? Кем? Вероятно, Москвой?
— Не извольте шутить, господин капитан. Я сказал «решение». Неужели вы не понимаете, что я отвечаю сейчас за каждое свое слово. Решение партии. Партия предписаний из Москвы не получает. Вы это отлично знаете. Иначе как же вы можете считать, что я патриот?
— Все-таки странное совпадение…
— Совпадение советских и французских интересов, прежде всего, объясняется географическими условиями, а отсюда уже вытекает много различных мелких следствий, или, как вы говорите, мелких «совпадений». Но я заявляю вам, что если Морис Торез покинул свою часть — значит, ему это предписала партия…
— Коммунистическая партия распущена, и вообще она не может предписывать солдату…
— Морис Торез — не только солдат, господин капитан. Он генеральный секретарь партии, той партии, которая возродила чувство родины и понимание национальных интересов в рабочем классе, хотя его всеми способами старались деморализовать… генеральный секретарь партии, представляющей французских рабочих… и интересы нации, без учета интересов
