Коммунисты - Луи Арагон
Самокритика превратилась в какое-то неяркое солнце. Кто-то издалека говорил: самокритика… что-то чуть-чуть скрипело. Флюгер на крыше… Что это, опять поднялся ветер? Самокритика…
Он спал. Пустыня, куда ни глянешь — пески. Многое еще придется выдержать. Чувство опасности тонуло в песках.
Он спал… Ррр… ррр… поскрипывал флюгер… тихо и мирно.
* * *
— Надеюсь, начальник, вы довольны! Все прибрано, блестит, так и пахнет чистотой… — Бесьер усвоил себе такой стиль, он называл Сесброна «начальник». Так ему нравилось… Это означало: доктором я тебя называть не стану, тоже мне доктор, ты и не военврач, раз ты всего-навсего сержант… Ладно, пусть будет «начальник»!
Как бы то ни было уборка произведена вторично. До чистоты, конечно, еще далеко. Пол побрызган водой, но в щелях осталось достаточно пыли. Трое больных стояли руки по швам около своих коек. — Стул был? — Да, господин доктор. — Ну, и какой стул? — Так себе… — в общем ни тот, ни другой не довольны. Ну, тогда попробуем им дать… На дворе было ветрено, но дождь перестал. Солдаты в рабочих блузах прогуливали лошадей. Солдат-артиллерист пел:
Вечером теплым послушай
Грустную песню мою.
Бесьер пожал плечами. — Не по сезону песня, — процедил он сквозь зубы и с какой-то злобой принялся насвистывать. Это Бах, подумал Сесброн. Бесьер потер ладонью кончик носа. Он, должно быть, презирал тех, кто пел романсы Тино Росси, и свист его означал: правильно, я мою вам пол, сыплю креозот в отхожее место, но если вы полагаете, что ради ваших прекрасных глаз я позабуду, кто я таков… потому что «в гражданке» он, Бесьер, был пианистом. Пиа-ни-стом. Ну, а что касается «начальника», раз уж ты «начальник», так вот, он, Бесьер, да, он со-ци-а-лист, если тебе угодно знать. А для вашего брата — виселица… да, виселица.
— Сегодня записано семь кавалеристов и три артиллериста… начальник.
— Всего десять, — заметил Сесброн. Бесьер неодобрительно покачал головой. — Простите, начальник, всего восемь… двоих я отправил, они приходили на перевязку… Я записал, вас не стоило беспокоить, да им тоже незачем было зря терять время.
— Вы правы. Хотя, между нами говоря, Бесьер, насчет потери времени…
— Между нами говоря, начальник, это, конечно, так. Но при них не надо подавать виду, что знаешь… — Скушал, — верно, думает Бесьер. И еще Бесьер думает — потому что Бесьер только и знает, что думает: скажите, какая невидаль — депутат! Во-первых, недолго тебе быть депутатом, сегодня в газете сообщается, что тридцать шесть таких, как ты, арестовано… много я вас перевидал, тоже не бог знает что…
— Итак, Бесьер, давайте сюда этих десятерых, которых всего восемь. Если вам все равно, я попросил бы досвистать вашу чакону[239] после осмотра… Не возражаете?
Бесьер тут же прекратил свист и сказал: — Начнем с артиллеристов, вот из-за него… — он мотнул головой в сторону санитара артиллерийской части.
— Пожалуйста, если это вас устраивает…
— Причем тут я… его устраивает!
Осматривая фурункул на шее подошедшего первым артиллериста, — послушайте, Бесьер, если спирт весь вышел, надо выписать! — Сесброн думал, что необходимо следить за собой, а то, чего доброго, такой фрукт, как этот музыкант, станет его подковыривать до тех пор, пока не пробудит в нем садистические инстинкты, пожалуй, еще примешь свои нашивки всерьез и станешь заправским унтером.
— Вот чего нехватает, — сказал Бесьер, — так это перегорика[240]. Чорт знает, сколько его извели в Каркассоне. А все сержанты… — Сесброн пропустил намек мимо ушей. — А где солдат, которого лягнула лошадь?
— Лежит дома.
— Как дома?
— Лазарет его не устраивает. Он остался в бараке.
— Ну, знаете, это мне не нравится…
Хорошо, если начальнику не нравится, сделаем так, как начальнику нравится. — Теперь давайте сюда кавалеристов…
Каждое утро одно и то же. — На что жалуешься? Горло болит?.. Так, показывай горло. Бесьер, дайте шпатель… Есть небольшая краснота… Если я запишу, что ты приходил только показаться, — лейтенант тебя взгреет. Что ж, дать освобождение от службы, да? Но следующий раз смотри, чтоб без налетов не являлся!
— Слушаюсь, господин доктор. Спасибо, господин доктор…
— Следующий… A-а, Валье! На что ты, Валье, жалуешься? Тоже ангина?
Нет, на ангину не похоже. У Гильома на одной ноге расшнурован башмак, развязана штанина, нет краги, он стоит, опираясь на палку, и строит гримасы, от чего шрам на губе кривится. Бесьер строго прикрикнул на него: — Не лезь без очереди! — это потому, что Гильом, дожидавшийся с остальными за дверью, вышел вперед, и Сесброн увидал его. Строгий окрик Бесьера, прогнавшего Валье из поля зрения Сесброна, относился также и к самому Сесброну… Подумаешь, врач! Сам беспорядок устраивает, а вас потом чистотой донимает. И Бесьер принялся насвистывать про себя фугу, прерванную этим лекаришкой. Чакона! Скажите на милость — чакона! Да, да, виселица.
— Следующий!
Вахмистр, сопровождавший кавалеристов, впускает их но одному. Он загородил дверь рукой, словно сдерживая напор толпы, ни дать ни взять контролер у входа в метро. Солдаты не торопятся, просто им на ветру стоять не охота. — Следующий!
Бесьер, думает Сесброн, верно, счел, что я разговариваю слишком запросто с Валье. Потому, видно, он и отодвинул его назад. Примем к сведению. Не подгадил бы мне этот клещ… — На что жалуешься? На ногу. А вымыть ногу, прежде чем к врачу идти, нельзя было? И тебе не стыдно показывать грязную ногу? Ну-ка, Бесьер, дайте сюда шайку, пусть нога отмокнет, я посмотрю потом… Следующий… Так, значит, теперь все подряд с ногами пошли…
Валье нагнулся, чтоб снять носок, и шепнул: — Мне надо с вами поговорить, доктор. — Сесброн сдвинул брови и покосился на Бесьера, тот как раз отводил предыдущего больного к скамье.
— Что у
