Коммунисты - Луи Арагон
— Спрыгнул с лошади, господин доктор, — и шопотом прибавил: — Радио слушали? — Сесброн щупает ногу, тот вскрикивает: — Ой, ой! — просто так, наугад, но когда Сесброн нажимает на связку голеностопного сустава, Гильом молчит. А ведь со стороны кажется, будто он из-за боли так выразительно выругался сквозь зубы: — Подлецы! — Бесьер возвращается… Многозначительный взгляд Гильома.
— Послушайте, Бесьер…
— Что угодно, начальник?
— Будьте добры, дайте сюда тальк…
Тальк стоит в углу на полочке.
— Садитесь на табуретку…
Садясь, Гильом успел шепнуть: — Вы читали… про Мориса?
— Вот вам тальк! — возвестил Бесьер и остановился, скрестив руки. Сесброн расстегнул пуговицы на рукавах, подвернул обшлага, чтоб не испачкать их в тальке.
— Начальник!
— В чем дело?
— Зачем вам утруждать себя. Дайте, я помассирую ногу.
— Ничего. Я сам. Проверьте-ка лучше, чистые ли теперь ноги у того… — Бесьер, ворча, пошел выполнять приказание. Сесброн принялся массировать ногу. Да, будь у этого кавалериста хоть намек на растяжение связок, он бы во весь голос орал!
— Играть в футбол в это воскресенье вам нельзя…
Тот быстро шепчет: — Они думали, что теперь он у них и руках… — и прибавляет громче, жалобным тоном: — Нельзя, господин доктор? Капитан рассердится!
Что Бесьеру опять здесь понадобилось? Он объясняет сам, не дожидаясь вопросов. Плохой признак. — Я за мылом. — Придется ему мыло дать… — Взяв мыло, он отходит. Сесброн добросовестно массирует ногу. Валье шепчет: — Они бы его убили…
Сесброн будто не слышит. — Я дам вам освобождение до воскресенья… Но в воскресенье поезжайте в Каркассон — вы будете уже здоровы… да и капитан Бреа…
— Я знаю, что у него, — наставительно замечает Бесьер. — У него ноготь врос, начальник. Столько шуму из-за вросшего ногтя!
— Вам известно, что в таких случаях полагается делать, да? Ну, и займитесь с ним сами…
Бесьер, преисполненный важности, выпрямляется и говорит: — Пойду нагрею воду… — Он опять насвистывает фугу, позабыв о запрещении, а военфельдшер его не останавливает. Он поглощен больной ногой кавалериста.
— Боюсь, что не смогу играть в воскресенье, господин доктор… — Бесьер зажигает спиртовку. Валье наклоняется ниже: — Они уже думали, он у них в руках… И вдруг… фьюит, и улетела птичка!
Тон торжествующий. И сказал это Гильом чуть погромче. Сесброн смотрит на Бесьера. Тот слушает только свою фугу. Понимание масс… Ты задавал себе вопрос: что они подумают? Видишь: фьюит, и улетела птичка… Валье не с кем поговорить, а на сердце у него так много, ему надо было с кем-нибудь поделиться…
Люсьен чувствует, что Бесьер у него за спиной. Нельзя проявлять чрезмерный интерес к растянутой связке.
— Ладно, теперь хватит. Бесьер, дайте сюда повязку Вельпо. Придется посидеть несколько дней с вытянутой ногой. Я зайду проверить, как вы выполняете предписание врача… Спасибо, Бесьер. И если я увижу вас верхом, тогда берегитесь! Бесьер, английскую булавку…
* * *
У капитана Барбо какая-то задняя мысль, это ясно… Кто он такой в мирное время? Страховой агент в Нижней Шаранте, где он обосновался после той войны, женившись на девушке из Сен-Жан-д’Анжели, которая писала ему на фронт. У них сын и дочь. По политическим убеждениям он радикал-социалист. У него своя машина, в которой он ездит по клиентам.
Сразу же после завтрака, еще до всяких разговоров, он сказал Сесброну: — Послушайте, доктор, не угодно ли пройтись со мной по дороге к каналу? Хочется размять ноги. На дождь непохоже; за ночь как будто вся вода вылилась… — Ветер есть, но не особенно сильный. Для отказа ни малейшего предлога.
Они пересекли узкоколейку позади завода, прошли прямиком через виноградники, оставили в стороне поселок, где, казалось, не было ни души — только какой-то старик полол клумбу у себя в палисаднике да на огороде у розового домика торчало пугало. Они шли вдоль рядов виноградных лоз, с которых уже был снят виноград. Капитан Барбо говорил о Франции. Сам он был родом из долины Ож, у них делают сидр, теперь он уже двадцать лет живет в Шаранте… а здесь, посмотришь кругом — все как будто совсем другое, и все же это Франция. У него были белесые волосы, маленькие глаза, и когда, в минуты раздумья, он щурился, видны были одни ресницы, выпуклый лоб и сетка красных жилок на лице, указывающих, что ему сильно за сорок. И вдруг он выпалил:
— Слушайте, доктор, и по возрасту, и по чину я здесь старший, все это так… Но я не спаги, верно я говорю? Не спаги… значит, в конечном счете вы мне не подчинены. Это упрощает дело. Я хочу знать ваше мнение.
— Что вы имеете в виду, господин капитан?
— Бросьте вы «господин капитан»! Я сейчас Барбо, Антуан Барбо. Чего там, на много ли я вас старше? Лет на шесть, на семь. Можем поговорить просто. Прежде всего мы оба французы…
Он особенно подчеркнул последнее слово. — Разумеется, господин капитан…
— Вы не мой подчиненный. Мы можем говорить совершенно свободно. Я чувствую к вам расположение… А потом, поймите, я говорю с вами по собственному почину!
При этих словах Люсьен невольно насторожился. Капитан после небольшой паузы продолжал: — По своим убеждениям я очень далек от вас. Но, как бы там ни было, я не раз прислушивался к вашим словам. Я понимаю — от своих убеждений не так-то просто отказаться. Вы от своих убеждений не отказались. Заметьте, за это я вас только еще больше уважаю. Я слышал, как вы в тот вечер говорили с нашим шалопаем Лораге… Справедливо или нет, но вы считаете, что по своим убеждениям… словом… я уверен, что вы патриот… Уверен… Но тогда, как же это?
С минуту они шли молча. Потом капитан взял Сесброна под руку: — Как же в таком случае, доктор? Как же теперь? Ведь прошлый раз вы объясняли позицию господина Тореза перед войной, во время Мюнхена, в испанском вопросе… Согласен, согласен, все это вполне логично. Ну, а теперь? Человек познается по своим делам! Посмотрите на меня, Сесброн…
Он отступил на шаг, повернулся к своему спутнику и хлопнул его ладонью по плечу. — Между нами говоря… вы не обязаны мне отвечать… но скажите — вы одобряете поступок господина Тореза? Да или нет? Нет, я же вижу, вы не можете
