Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл
Молли выбрала для прогулки дорогу, любимую ею с детства. Что-то, происшедшее перед самым выходом из дому, заставило ее задуматься, насколько это правильно — ради мира в семье молча проходить мимо мелких отклонений от правильного и должного, замечаемых в тех, с кем живешь вместе. Или — если люди введены в семью с определенной целью, а не оказались в ней случайно, разве не существует обязанностей, связанных с этой стороной их назначения в жизни? И если постоянно закрывать глаза на чужие недостатки, не снижаются ли собственные нравственные нормы? Причиной возникновения этих мыслей было гнетущее недоумение Молли: вполне ли осознает отец постоянные отклонения мачехи от правды и невольна или преднамеренна его слепота? Потом она с горечью задумалась о том, что хотя между ней и отцом нет настоящего отчуждения, однако их общению постоянно ставятся препоны, что, прояви он власть хотя бы раз, он смог бы проложить путь к их былой близости: прежним прогулкам и разговорам, шуткам и остротам и минутам подлинной доверительности — всему тому, чего ее мачеха не ценила, но к чему, как цепной пес, не подпускала Молли. Но все же Молли была еще совсем юной девушкой, лишь недавно расставшейся с детством, и, пока она была занята своими серьезными и невеселыми мыслями, на глаза ей попалось несколько прекрасных, спелых ягод ежевики, красующихся поверх высокой насыпи, среди живой изгороди, рядом с алыми ягодами шиповника, в зеленой и рыжей листве. Сама она была к ежевике равнодушна, но слышала, как Синтия говорила, что любит ее, к тому же собирать ягоды само по себе было удовольствием. И, забыв о своих огорчениях, она взбиралась к изгороди и, с трудом дотягиваясь до ветвей, собирала ягоды, потом, соскальзывая по склону, торжествующе относила свои трофеи на большой лист, которому предстояло заменить собой корзинку. Несколько ягод она попробовала, но нашла их, как обычно, почти безвкусными. Ее хорошенькое ситцевое платье порвалось, и даже от тех немногих ягод, что она съела, запачкались губы; собрав больше ягод, чем могла унести, она поспешила домой, надеясь, что сумеет незаметно проскользнуть в свою комнату и зашить порванное платье и, таким образом, не оскорбит взора миссис Гибсон своей неопрятностью. Передняя дверь легко открылась, и с яркого света улицы Молли вошла в сумрачный холл; тут из приоткрывшейся двери столовой на миг выглянуло лицо и скрылось прежде, чем она смогла разглядеть, кто это был, потом тихонько вышла миссис Гибсон и поманила ее туда же. Бедная Молли ожидала выговора за порванное платье и свой неряшливый вид, но вскоре почувствовала облегчение, увидев выражение лица миссис Гибсон — таинственное и сияющее.
— Я поджидала, когда ты придешь, дорогая. Не ходи наверх, в гостиную, детка. Сейчас это могло бы помешать. Роджер Хэмли там сейчас с Синтией, и у меня есть основания думать… Вообще-то, я нечаянно приоткрыла дверь, но сразу же тихонько закрыла — не думаю, чтобы они заметили. Разве это не очаровательно? Юная любовь — ах как это чудесно!
— Вы хотите сказать — Роджер сделал предложение Синтии?
— Нет, не совсем так. Впрочем, я не знаю. Конечно, я ничего не знаю. Но я слышала, как он сказал, что хотел уехать из Англии, не говоря о своей любви, но что искушение увидеться с ней наедине оказалось для него слишком велико. Это было показательно — не правда ли, дорогая? И я хочу только одного: дать им возможность без помех подойти к решающему моменту. Потому я тебя и поджидала — чтобы ты не вошла и не потревожила их.
— Но мне ведь можно пройти в свою комнату? — спросила Молли.
— Разумеется, — несколько раздраженно сказала миссис Гибсон. — Только я все-таки ожидала от тебя большей чуткости в такой важный момент.
Но этих последних слов Молли уже не слышала. Она убежала наверх и закрыла за собою дверь. Сама того не замечая, она принесла с собой лист, наполненный ежевикой, но что теперь для Синтии ежевика? Молли чувствовала, что не может понять всего этого, но что она вообще могла понять? Ничего. Несколько минут мысли ее были в таком великом смятении, что она не понимала ничего, лишь ощущала, что ее «уносит земли дневной дорогой со скалами, деревьями, камнями» [77] при полном ее безволии, словно она уже умерла. Потом она почувствовала невыносимую духоту в комнате и машинально подошла к открытому окну, жадно глотая воздух. Постепенно мягкий и мирный вид, открывающийся из окна, проник в ее сознание и успокоил гудящий хаос. За окном, купаясь в почти горизонтальных лучах осеннего солнца, лежал пейзаж, знакомый и любимый с детства, такой же спокойный, наполненный тихим гудением жизни, каким он был в этот час для многих поколений людей. Осенние цветы сверкали яркими красками в саду под окном, ленивые коровы на соседнем лугу жевали свою жвачку в зеленой отаве, в домах за лугом хозяйки разводили огонь в ожидании возвращения домой мужей, и мягкие кольца голубых дымков поднимались в неподвижный воздух, веселые крики отпущенных из школы ребятишек доносились издалека, а она… И тут она услышала звуки совсем поблизости: открылась дверь, послышались шаги на нижнем лестничном марше. Не может быть, чтобы он ушел, даже не повидав ее. Он никогда, никогда не мог поступить так жестоко, никогда не забыл бы про бедную маленькую Молли, как бы счастлив он ни был! Нет! Послышались шаги и голоса, дверь гостиной отворилась и опять захлопнулась.
Молли опустила голову на руки, лежащие на подоконнике, и заплакала: она уже настолько ни во что не верила, что ей пришла мысль, что он может уехать, не простившись с ней — с ней, которую так любила его мать и называла именем его умершей сестры. И, вспомнив, как нежно любила ее миссис Хэмли, она заплакала еще горше о том, что такая любовь к ней исчезла с лица земли. Внезапно послышалось, как дверь гостиной открылась, и было слышно, как кто-то поднимается по лестнице. Это были шаги Синтии. Молли поспешно вытерла глаза, встала и попыталась придать себе беззаботный
