Жены и дочери. Мэри Бартон [сборник 2023] - Элизабет Гаскелл
Она тихо закрыла окно, дрожа с головы до ног, вышла из чулана и пошла в свою комнату. Она еще не начала снимать уличную одежду, когда услышала на лестнице шаги Синтии. Тогда она поспешно подошла к туалетному столику и стала развязывать ленты капора, но они затянулись в узел, и на это ушло много времени. Шаги Синтии остановились у двери Молли, она приоткрыла дверь и спросила:
— Можно мне войти, Молли?
— Конечно, — ответила Молли, тут же пожалев, что нельзя сказать «нет».
Молли не обернулась ей навстречу, и Синтия, подойдя сзади, обняла Молли за талию, заглянула через ее плечо и подставила губы для поцелуя. Молли не могла устоять перед этой молчаливой просьбой о ласке. Но за минуту до этого она поймала в зеркале отражение их обеих: себя — бледной, с покрасневшими глазами, темными от ежевичного сока губами, спутанными локонами, в сдвинутом набок капоре, в порванном платье; и по контрасту Синтии — яркой и цветущей, в безупречно аккуратном и элегантном платье. «Ничего удивительного!» — подумала бедная Молли, поворачиваясь, обнимая Синтию и на миг положив голову ей на плечо, свою усталую, раскалывающуюся от боли голову, ища ласки и утешения в эту важную минуту. В следующее мгновение она выпрямилась, взяла Синтию за руки, чуть отстраняя от себя, чтобы лучше видеть ее лицо:
— Синтия, ты нежно любишь его, правда?
Синтия чуть отодвинулась в сторону от проникающей пристальности этих глаз.
— Ты говоришь так торжественно, точно заклинаешь, Молли! — сказала она, поначалу слегка посмеиваясь, чтобы прикрыть некоторую нервозность, а потом подняла глаза на Молли. — Разве тебе не кажется, что я представила тому доказательство? Но ведь ты знаешь — я часто говорила тебе, что не обладаю даром любить; почти то же я сказала и ему. Я могу уважать и, пожалуй, могу восхищаться, человек может мне нравиться, но я никогда не потеряю голову от любви к кому бы то ни было, даже к тебе, моя маленькая Молли, а я уверена, что люблю тебя больше, чем…
— Нет, не говори! — прервала Молли, закрывая ладонью рот Синтии с какой-то почти неистовой нетерпимостью. — Не говори, не говори так, я не стану тебя слушать. Мне не надо было спрашивать — это заставляет тебя говорить неправду!
— Да что с тобой, Молли? — Синтия в свою очередь пристально вгляделась в ее лицо. — Можно подумать, ты сама его любишь.
— Я? — произнесла Молли, и внезапно вся кровь прилила к ее сердцу, потом отхлынула, и она обрела смелость заговорить и сказать правду, в которую верила, но не настоящую, не истинную правду. — Да, я люблю его: я считаю, что ты завоевала любовь выдающегося человека. Я горжусь, когда вспоминаю, что он был для меня как брат, и люблю его как сестра. И я люблю тебя вдвойне за то, что он почтил тебя своей любовью.
— Не слишком лестный комплимент! — рассмеялась Синтия, слушая, однако, с удовольствием похвалы своему избраннику, готовая даже несколько приуменьшить его достоинства, чтобы услышать новые похвалы. — Он, пожалуй, очень неплох и слишком умный и ученый для такой глупой девицы, как я, но даже ты должна признать, что он совсем не красив и очень неловок, а я люблю красивые вещи и красивых людей.
— Синтия, я не стану говорить с тобой о нем. Ты сама знаешь, что думаешь не так, как говоришь, а говоришь это только из чувства противоречия, потому что я хвалю его. Я не позволю тебе принижать его, даже в шутку.
— Ну, тогда мы совсем не будем говорить о нем. Я очень удивилась, когда он заговорил… так… — Румянец и ямочки на щеках Синтии были очаровательны, когда она вспомнила его слова и то, как он глядел на нее. Потом она внезапно вернулась к действительности, и взгляд ее упал на лист, наполненный ягодами, — широкий зеленый лист, такой упругий и свежий, когда Молли сорвала его час назад, а теперь мятый, вялый, умирающий. Глаза Молли тоже остановились на нем, и она ощутила странную сочувственную жалость к бедному, неодушевленному листу. — О, какая ежевика! Я знаю — ты собрала ее для меня! — воскликнула Синтия, садясь и с изяществом принимаясь за ягоды, легко прикасаясь к ним кончиками тонких пальцев и по одной аккуратно отправляя в рот. Съев почти половину, она вдруг остановилась. — Как бы мне хотелось доехать с ним до Парижа! — воскликнула она. — Я полагаю, это было бы не совсем прилично, но как приятно! Я помню, в Булони, — она бросила в рот еще ягоду, — я так завидовала англичанам, которые ехали в Париж! Мне тогда казалось, что в Булони не остается никого, кроме нудных, глупых школьниц.
— Когда он там будет? — спросила Молли.
— Он сказал, в среду. Я должна написать ему туда. По крайней мере, он собирается написать мне.
Молли принялась спокойно и деловито за починку своего платья. Она по большей части молчала. Синтия, хотя сидела тихо, казалась очень неспокойной. Как хотелось Молли, чтобы она ушла!
— Быть может, в конце концов, — сказала Синтия после длительного размышления, — мы никогда не поженимся.
— К чему ты так говоришь? — почти резко спросила Молли. — У тебя нет никаких причин так думать. Не понимаю, как ты можешь хоть на минуту допустить такую мысль.
— Не надо сразу принимать то, что я говорю, au grand serieux, [78] — сказала Синтия. — Я, пожалуй, так и не думаю, но, видишь ли, сейчас все кажется сном. И все же, по-моему, шансы равные — за и против нашего брака, я хочу сказать. Два года! Это такой долгий срок! Он может передумать, или я, или может появиться кто-то другой, и я могу обручиться с ним — что ты об этом думаешь, Молли? Видишь, я совершенно оставляю в стороне такую мрачную вещь, как смерть, и все же за два года сколько всего может случиться!
— Не говори так, Синтия, пожалуйста, не говори, — жалобно сказала Молли. — Можно подумать, что ты совсем его не любишь. А ведь он так любит тебя!
— Разве я сказала, что не люблю его? Я только рассматриваю возможности. Я, конечно, надеюсь, что ничего не случится такого, что помешает нашему браку. Но ты знаешь, всякое может произойти, и, по-моему, я поступаю мудро, предвидя все
