Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн
Между тем его лицо залила легкая краска.
— У вас свободен сегодняшний вечер? — спросил он. — Я хочу предложить вам постоянную дружбу. Почему бы и нет?
— Потому что вы решили соблюдать верность.
— Я могу решить и по-иному.
— Не верю. — Мария хотела говорить только сухо. — Я знаю Викки, — добавила она, переведя дыхание.
Но что за тон нашла она бессознательно для этих трех обыкновенных слов, если Бойерлейн сперва передернулся, а потом на ее глазах обратился в камень!
— Вы ненавидите Викки, — сказал он, не повысив голоса. — У меня уже не раз создавалось такое впечатление. Теперь я это знаю. Поэтому вы сидите здесь. Сколько вам еще потребуется времени, чтобы погубить Викки?
— Глупый вопрос! — Голос ее сам собою упал.
Бойерлейн сразу с нею согласился:
— Конечно, глупый вопрос. Но все же подумайте о моем предложении относительно нашей дружбы! Вы найдете меня готовым на весьма широкие услуги. Я уже раз намекал вам, что для меня ценность человека определяется тем, как далеко идут его преступные наклонности.
Минута перерыва — и вдруг он стал опять напружиненным дельцом, схватил свой портфель и вышел.
«Да, выворачивать карманы кавалерам — самое чистое дело по сравнению с этим», — подумала Мария, и понемногу ее испуг затих.
День проходил за днем, и наступила очень теплая погода, когда у Марии снова вышел разговор с Викки.
— Я плохо выгляжу, — заявила Викки. — Из-за жары. Пора, наконец, вырваться! Всю зиму я никуда не ездила — только что к тебе в Любек; это ни ты, ни я не можем считать за отдых. Ну, еще немного, и я отправлюсь в Сан-Мориц{20}.
— Одна?
— Во всяком случае, не с Игнацем. Спутник еще не выбран, да это и неважно.
— Твоему мужу он несомненно уже известен. Будь осмотрительна, Викки! Он знает больше, чем ты думаешь, — о тебе, обо мне и о Курте, и даже…
— Он знает даже о твоем Минго. Потому что ты ему рассказала всю историю.
— Нет!
— Ему довольно дать лишь самую маленькую зацепку. Он тотчас восстановит всю картину. А у меня наоборот: когда он пришел ко мне со своими смешными намеками, мне еще пришлось сперва вспомнить, как мальчишку звали! Ведь это вышло тогда случайно. Да и выглядеть паренек мог бы немножко иначе.
— Однако он выглядел как Минго. И если он был тебе безразличен, Викки, зачем тебе все это понадобилось? — Мария притаила дыхание, пока Викки собиралась с мыслями.
— В жару, в Вармсдорфе это представлялось как-то милее, — пояснила она с улыбкой, которая должна была разочаровать Марию. «Меня не поймаешь», — говорила улыбка. Викки легла на тахту и попросила — Сядь рядом, Мария! Так приятно побеседовать при спущенных жалюзи. Солнечный зайчик падает прямо на твой красивый рот. Ты сводишь с ума своими зубами.
Болтая так, Викки мечтала: «Ребенок! Я должна была взять ее глупого Минго, чтобы Курт получил ее, а она от него — ребенка. Это здоровое тело произвело на свет моего ребенка — не ее, а моего. Скоро, скоро я завладею им полностью!»
— Что я говорила? Дремота одолевает. Да, что ты всем нравишься. Курт не прочь теперь снова начать с тобой, несмотря на Адель и ее завещание. А Игнац… Мария, пошла бы ты на одно дело?
— На какое дело?
— Я предоставлю Игнаца в твое распоряжение.
— Ты говоришь не то, что думаешь.
— Уверяю тебя. Если он изменит мне с тобой, я потребую с него ренту и уйду. Нутхен-Мутхен-Путхен отколет штуку — да еще какую! — Грудь ее поднималась быстрее, Викки уже не сохраняла над собой полной власти. — Мария! Я не могу иметь от мужа ребенка.
— За кем же задержка? — спросила беззвучно Мария.
Она боялась, что та не скажет.
— За мной, — прошептала Викки.
Лишь после минутной паузы ей пришло на ум, какие виды открывало это признание для ее противницы. Викки встала; лежа здесь безоружной, она чувствовала себя неуверенно.
— Ни слова правды! — сказала она с особенной резкостью. — Я еще лживей, чем думала сама, — добавила она, не сомневаясь, что этим все происшедшее свела на нет. — Она достала из своего письменного стола хорошенький револьвер и сказала — Если ты обольстишь моего Игнаца, я тебя застрелю, и мне дадут шесть месяцев условного осуждения. Оставайся лучше у себя в ресторане — ради твоей собственной безопасности. Игнац слишком труслив, чтоб открыто волочиться за тобой. Тебе не следует больше здесь показываться, а впрочем, поступай как хочешь!
Мария вернулась к работе, — таков был ее ответ. Она и в мыслях не имела оставить без присмотра это опасное существо! В ее глазах все кругом изменилось, когда она узнала: у Викки не может быть ребенка! Викки становилась таким образом несчастной женщиной, и Мария больше не в силах была ее ненавидеть, хоть и чувствовала: дело принимает еще худший оборот. «История с голландками, с синим камнем… И как Викки подстерегает моего ребенка… И как она загнала меня в «Гарем»… Скверно, — думала она, — дело дрянь! Но одно я должна еще выведать. Одного звена еще не хватает. Почему она отняла у меня Минго? Я знаю не все. А если бы и знала!..» Ее вдруг обдало жаром до кончиков ногтей, в глазах потемнело. Она отложила работу, у нее дрожали руки.
Бар между тем кипел котлом. Девушки просто надрывались из-за господина Майера, «патрона», то есть из-за Курта. Пользуясь благосклонностью Адели, он разыгрывал из себя пашу. Балет был отдан на его милость. Одна надерзившая ему танцовщица получила расчет, что в этот период сплошных крахов означало безработицу. Но в «Гареме» дела шли еще хорошо, несмотря на все старания Курта. Он хотел выгнать Нину, довольно с него и одной старухи. Это понравилось Геди, которая занимала место рядом с Ниной и надеялась получить в наследство ее клиентуру. Стелла, напротив, поддержала Марию, когда та высказала мальчишке свое мнение.
— Мы с нею обе гамбуржанки, — заявила Мария за ужином в присутствии всех женщин. — Я требую, чтобы ты оставил Нину в покое! Постыдился бы! У нее сын ходит в море. А ты что?
Курт скорчил гримасу, потому что ему стало не по себе. Все женщины в вечерних туалетах, полуобнаженные, выложили на стол напудренные руки и глядели на него
