В раю - Пауль Хейзе
Затем следовало короткое прощание, подпись дочери и в скобках имя ее соблазнителя, имя которого было написано его рукою на обратной стороне дагеротипа над посвящением, обращенным к моей дочери.
— Дайте мне стакан воды, дорогой друг! Язык мой сохнет у меня во рту, точно я наглотался пыли. Так, благодарю вас. Теперь я сейчас кончу.
Я не стану описывать вам, как я проводил следующие, за получением этого послания, дни. Я подчас сам считал себя за сумасшедшего, так как без отдыха и днем и ночью бегал по улицам, заглядывал под шляпки всех молодых девушек и вламывался в дома, в окнах которых, мне казалось, я видел красные волосы.
— Боже мой! — прервал старика Шнец, внезапно вскакивая и начав шагать по комнате, с ожесточением крутя свои усы. — Красные волосы, и это вы говорите только теперь? Пожалуй, это наша Ценз.
Старик, вздыхая, кивнул головою.
— Только вчера я узнал это, или, вернее, угадал, встретив Розенбуша, который рассказал мне все, что здесь случилось. Меня вдруг озарила мысль, что эта красноволосая кельнерша и девушка, выразившая слабое желание познакомиться со своим дедом, оттолкнувшим от себя ее мать, одна и та же личность. Я с трудом дождался утра, чтобы поспешить сюда к вам и чтобы прижать к своему сердцу единственное, что еще осталось у меня дорогого на свете. Я едва держался на ногах, когда, войдя сюда в сад, сквозь ветви еще издали увидел красные волосы и круглое лицо, с темномалиновыми губами и вздернутым носиком, — она стояла на лугу и сгребала сорную траву; я направился прямо к внучке и воскликнул:
— Кресценс, ты не узнаешь меня?
Тогда, вместо того чтобы кинуться в мои распростертые объятия, она отбросила грабли и, точно ее преследовал какой-нибудь дикий зверь, отчаянно вскрикнув, побежала, что было духу, через сад; я бросился за ней, упрашивая и умоляя ее остановиться. Наконец, заметив, что она бегает скорее меня, девушка открыла калитку и выбежала на улицу.
Несмотря на мои шестьдесят лет, я еще не совсем инвалид, и несмотря на глубокое горе, приходил в бешенство от бесплодной и смешной погони за капризным ребенком, который ни за что не хотел понять моих добрых намерений. Я старался сколько было сил догнать девушку, но она, не внимая моим увещаниям, бежала от меня, как сумасшедшая. Казалось, что скорее, чем позволить себя поймать, она бросилась бы под колеса локомотива.
Замечая, что, по-видимому, внушаю молодой девушке отвращение, я внезапно остановился и закричал, что она может быть спокойна, так как я прекращаю погоню. Увидев, что она бросилась в лес, я повернул назад и побрел опять на виллу.
Только тогда почувствовал я вполне всю усталость. Я весь точно будто изломан. И по всем вероятиям, изображаю теперь из себя весьма жалкую фигуру. Вы, господин Шнец, достаточно уже пожили на свете и не станете удивляться по поводу моей печальной и глупой истории. Сам не знаю, каким образом был я в состоянии рассказать вам все это — теперь же я чувствую себя в окончательно безвыходном положении. После всего случившегося я не имею почти никакой надежды вступить когда-нибудь во владение наследием моей бедной дочери. Должно быть, что я сделался совершенным вороньим пугалом: теплое гнездышко, которое я мог предложить внучке, кажется ей менее уютным, чем первый встречный куст или забор.
ГЛАВА III
Шнец, который между тем ходил большими шагами взад и вперед по комнате, подошел к старику.
— Оставайтесь здесь, господин Шёпф; отдохните-ка хорошенько на холодку, а я покамест отыщу девушку и порасспрошу ее. Я пользуюсь ее доверием потому, может быть, что никогда не был относительно ее особенно любезен.
С этими словами он простился со стариком, обыскал прежде дом и сад, но, не найдя Ценз, принужден был погнаться за улетевшею пташкою в лес. После продолжительных и тщательных поисков он заметил наконец на небольшой, несколько покатой лесной прогалине, с которой можно было видеть решетку сада, белое лицо и рыжеватые волосы, выделявшиеся из темного фона тенистой зелени.
— Что вы выкидываете за штуки, Ценз? — закричал он. — Зачем убегаете вы в лес до обеда, когда в доме так много работы? Старуха Катти тщетно искала вас повсюду, как иголку.
Девушка быстро соскочила с мшистого сиденья, на котором она было приютилась, и, по-видимому, готова была снова спорхнуть. Полные щечки ее внезапно покрылись багровым румянцем.
— Что он, еще там? — спросила она.
— Кто он? Что за глупости, Ценз, бегать от добродушного старика, как от нечистого духа?
— Я знаю, что он хочет со мною сделать. Он хочет запереть меня в свое уединенное, отвратительное жилище, в которое не проникает ни воздух, ни свет; но ведь я еще не совершила никакого преступления; я к нему не пойду, я этого не хочу. Пусть он лучше убьет меня.
— Ты что-то не в своем уме, моя милая! Разве ты с ним знакома? Разве ты что-нибудь о нем знаешь?
Девушка не сразу ответила. Молодая грудь ее быстро подымалась, глаза были устремлены в землю. Она кусала зубами маленькую веточку, которую держала в руках.
— Он — отец моей матери! — вырвалось у нее, наконец, из груди. — Из-за меня выгнал он из дому мою бедную мать в то время еще, когда меня не было на свете. Он такой суровый! Мать, в течение всей
