В раю - Пауль Хейзе
Но он прошел мимо меня угрюмо и молчаливо, не озираясь по сторонам, глядя в землю, как будто ему было чуждо все окружающее. Меня обдало ледяным холодом. Ну, подумала я про себя, к этому человеку тебя не заманишь ни силою, ни ласкою. Подумав, однако же, что письмо можно бы было у него оставить, я навела о нем справки у ключницы. Там я узнала, что он живет в своем жилище, как филин в дупле. Никто к нему не наведывается, сам он ни у кого не бывает и ни с кем не переписывается. У ключницы висело небольшое зеркальце; в нем увидела я случайно мое лицо, и мне показалось, как будто оно почернело, как зола, а волосы мои словно полиняли. Может быть, это была вина зеркала, но мне показалось, как будто оно меня остерегает и говорит: вот на что ты будешь походить, если запрешься у дедушки в его мрачной берлоге, в которую до тебя не достигнет ни одного солнечного луча.
И я удалилась, не решаясь отдать ему письма. Оно могло бы меня выдать. В тот же вечер познакомилась я с черною Пени, у которой и поселилась, и только уезжая в деревню, послала письмо моей матери по назначению.
Как он узнал о том, где я живу, и чего он от меня хочет? Ведь он может, кажется, видеть, что я от него ровно ничего не хочу?
— Ценз, — прервал ее поручик, — будьте благоразумны и познакомьтесь, по крайней мере, с единственным вашим родственником, прежде чем станете действовать наперекор последней воле вашей матери. Уверяю вас, что вам от этого не будет хуже. Если бы старому деду вздумалось держать вас как пленницу и вообще как-нибудь обижать вас, то ведь под рукою ваши старинные друзья. Неужели вы думаете, что Россель, барон или наконец я сам допустили бы до того, чтобы кто-нибудь дурно обходился с нашею маленькою Ценз? Если бы вы когда-нибудь слышали, как этот старик сожалеет в настоящее время о том, что он сделал и чего не сделал в отношении своей дочери и как ему хотелось бы иметь возможность исправить хотя сколько-нибудь свои ошибки, сделав что-нибудь для внучки! Нет, Ценз, вы слишком умная девушка для того, чтобы как ребенок пугаться призраков, созданных собственным вашим воображением. Наконец, что же будет с вами, когда в конце лета мы все вернемся в город?
Он ожидал некоторое время ответа, но замечая, что девушка рассеянно озирается вокруг, приблизился к ней, взял ее за руку и сказал:
— Я знаю, о чем ты думаешь, дитя мое! Ты влюблена в барона и мечтаешь, что останешься при нем, пока будет можно: авось он полюбит вновь, думаешь ты, и до всего остального тебе нет никакого дела. Но ты должна подумать о том, к чему все это поведет. Он на тебе ведь никогда не женится, а какие последствия имеет в таком случае любовь — об этом ты знаешь из примера матери.
Она отдернула свою руку и взглянула на него спокойно, почти с прежним обычным ей легкомыслием.
— У вас относительно меня самые лучшие намерения, господин Шнец, — сказала она, — но я вовсе не так безрассудна, как могу казаться. Я никогда не воображала, что он на мне женится, он не полюбил бы меня, даже если б я спасла ему жизнь и не отходила от него в течение целого года. Он любит другую, я это наверное знаю и вовсе не пеняю на него за это; а люблю я его или нет — это мое дело. Никто меня в этом отношении не переменит. Пока он не выздоровеет, не встанет и не будет в состоянии ходить, я останусь здесь, а вы знаете очень хорошо, что я свой хлеб ем здесь не даром и что вы без меня обойтись не можете. Скажите это ему, этому старому господину; а что потом будет — знать нельзя. Но поймать себя я не дозволю; а если он захочет захватить меня силой, то я скорее брошусь в озеро, чем отдамся кому бы то ни было в кабалу.
Она быстро отвернулась и совершенно спокойно пошла вверх по скату. Она не то чтобы уходила от Шнеца, а, по-видимому, хотела ему только показать, что сказала свое последнее слово.
Шнец всегда втайне сочувствовал Ценз, хотя и не был особенно высокого мнения о ее уме и добродетелях. Но теперь она предстала перед ним в таком свете, что он не мог отказать ей в уважении. «По крайней мере, она знает, чего хочет, — пробормотал он про себя, — и не позволяет себя уговорить даже собственному своему сердцу. Эта рыженькая лисичка должна быть хорошей породы».
Вернувшись к Шёпфу, Шнец употребил все свои усилия, чтобы вразумить старика и доказать ему бесполезность всяких усилий удержать у себя Ценз, по крайней мере, в данную минуту. Он обещал, однако ж, примирить мало-помалу девушку с мыслью, что на будущее время ей незачем будет жить в одиночестве и что ей придется подчиниться нежной заботливости своего деда. Поручик был тронут, видя, как старик ободрился духом и развеселился при мысли, что внучка к нему все-таки еще попривыкнет, и как он стал развивать планы относительно будущего житья. Он хотел тотчас же уйти, чтобы распорядиться относительно перемен, сопряженных с новым образом жизни, как будто дело это не терпело отлагательств. Его нельзя было убедить остаться, по
