Кнут Гамсун - Роза (пер. Ганзен)
Какъ Роза была мила и чиста! Я сразу замѣтилъ, что эта странная новость была ей давно извѣстна; но она даже въ злѣйшей ревности не воспользовалась этимъ. Я готовъ былъ упасть къ ея ногамъ. Да, вотъ гдѣ было мое мѣсто, да и Гартвигсена тоже.
Я до сихъ поръ не промолвилъ ни слова, но когда Роза высказала предположеніе, что мужъ Эдварды могъ застрѣлиться въ припадкѣ помѣшательства, я кивнулъ и вполнѣ присоединился къ ней. Тогда Гартвигсенъ вскипѣлъ и разразился слѣдующими словами: — Ну, и оставайтесь тамъ на здоровье! А мнѣ она сказала про васъ, что вы ничего незначащая личность. Такъ и знайте!
Роза, вѣрно, не посмѣла больше останавливать его, встала и ушла.
Мнѣ стало ужасно непріятно, но я не утерпѣлъ, чтобы не спроситъ:
— Она это сказала?
— Да: «очень благовоспитанная и ничего незначащая личность» — вотъ доподлинныя слова.
И, вѣрно, желая дать мнѣ хорошенько почувствовать щелчокъ, Гартвигсенъ всталъ и принялся кормить голубей, хоть и было уже очень поздно.
Я ушелъ и побрелъ мимо зеленѣющаго выгона съ коровами, далеко за мельницу, въ лѣсъ, къ дальнимъ кряжамъ. Самолюбіе мое очень страдало. Такъ вся моя благовоспитанность ничего не стоила въ глазахъ моей госпожи. Я пробовалъ отдѣлаться отъ обиды, разсуждая: «ну, пусть баронесса такъ сказала; отъ этого же ничего не сталось, небо не свалилось». Да, но все-таки я чувствовалъ себя глубоко несчастнымъ. За мной только числилась одна благовоспитанность и ничего больше. Я не былъ обольстительнымъ молодымъ человѣкомъ: худощавый, съ угреватымъ лицомъ… да, нельзя было сказать про меня, что я красивъ. Я потому и слушался совѣтовъ моихъ родителей, много учился и далеко подвинулся въ рисованьѣ и писаньѣ красками. Но я долженъ сознаться, что, выдавая себя за смѣлаго охотника, я прихвастнулъ; я совсѣмъ не былъ такимъ охотникомъ и хорошимъ ходокомъ, какъ Мункенъ Вендтъ, но я намѣревался отправиться бродить съ нимъ и поучиться у него его великому умѣнію относиться ко всему безразлично.
Раздумывая обо всемъ этомъ, я все шелъ да шелъ до полнаго изнеможенія. Инстинктивно я забирался въ самую чащу лѣса, словно желая спрятаться, и вотъ очутился передъ густымъ ивнякомъ. Я рѣшился проползти сквозь него на четверенькахъ, чтобы хорошенько укрыться, и тамъ уже отдохнуть. Меня какъ-то тянуло туда; какъ будто самъ Богъ призывалъ меня туда для какого-то дѣла, словно я, при всемъ моемъ ничтожествѣ, могъ въ чемъ-то помочь Ему.
Я пробирался сквозь кусты по тропинкѣ, какъ будто протоптанной звѣрями. Когда тропинка пресѣклась, передо мной оказалась небольшая круглая полянка съ прудкомъ. Пораженный, всталъ я на ноги и смотрѣлъ; и полянка точно смотрѣла на меня. Никогда еще не бывалъ я на такой маленькой и круглой полянкѣ. Можно было подумать, что прудокъ служилъ обиталищемъ какому-то существу, которое вдругъ поднялось на воздухъ, унеся съ собой крышу.
Когда первое изумленіе прошло, я сталъ находить особую прелесть въ мертвой тишинѣ мѣстечка, куда свѣтъ проникалъ только сверху, какъ въ колодецъ, и гдѣ никто не могъ видѣть меня, — развѣ съ высоты. Какъ тутъ хорошо! — подумалъ я. Прудокъ былъ такой маленькій и мелкій, что и я невольно присѣлъ — ради пущей уютности.
Э, да тутъ есть комары! Я замѣтилъ ихъ нѣсколько; они, какъ видно, начинали свою пляску въ одиночку гдѣ-то въ другомъ мѣстѣ, а тутъ соединялись въ хороводъ.
Прудокъ затянуло сверху какъ пленкой, и комары, касаясь ея, даже не мочили крыльевъ; по ней же бѣгали разные водяные паучки и мошки, не оставляя никакихъ слѣдовъ. Небольшой усердный лѣсной паукъ усѣлся на покой въ своей колыбелькѣ-паутинкѣ, прикрѣпленной къ вѣткѣ.
Я даже забылъ все свое уныніе и обиду, — такъ здѣсь было хорошо. Здѣсь не было ни правой, ни лѣвой стороны, была одна окружность; росли ветлы, зеленѣлъ дернъ, было глухо, тѣсно, пахло стариной; это мѣстечко лежало тутъ, принадлежа себѣ самому, изъ одного человѣческаго вѣка въ другой. И ничто здѣсь не напоминало мнѣ, что вотъ-де я сижу тутъ и теряю время: тутъ не было никакихъ часовъ, и мѣркой всему служилъ круглый прудокъ, обросшій чащей ветлъ.
Мнѣ захотѣлось откинуться на спину и заснуть, но я спохватился во-время и не привелъ въ исполненіе своего намѣренія: паукъ началъ шевелиться, — къ дождю. Я замѣтилъ также, что прудъ словно помеломъ вымело отъ мошекъ и подернуло муаровой рябью. Я оглядѣлся вокругъ, и мнѣ стало какъ то не по себѣ: я открылъ, что кто-то недавно былъ по ту сторону прудка: нѣсколько ветлъ было срублено, словно чтобы нѣсколько расширить берегъ, и свѣжіе обрубки сразу выдавали, что это было сдѣлано лишь сегодня. Я перескочилъ черезъ прудъ. Берегъ слегка заколебался, хотя почва тутъ была твердая, а не болотистая. Я поглядѣлъ на торчавшія изъ земли остатки ветлъ, и меня охватило какое-то странное волненіе: я увидалъ, что это сдѣлано непривычной лѣвой рукой. Вѣрно, это разсказъ баронессы такъ обострилъ мою наблюдательность! Я взялъ въ руки срубленныя ветлы, разсмотрѣлъ ихъ со всѣхъ сторонъ и убѣдился, что я правъ. Но къ чему, зачѣмъ были срублены эти ветлы? И откуда эти таинственныя зарубки на другихъ? Я сталъ вглядываться въ чащу, и по спинѣ у меня пробѣжалъ холодокъ: прямо передо мной стояло каменное изваяніе, божокъ.
О, онъ былъ такой маленькій и жалкій, безъ рукъ по самыя плечи, и съ какими-то жалкими черточками вмѣсто глазъ, носа и рта. Начало ногъ тоже было обозначено лишь грубой насѣчкой на камнѣ, а самыхъ ногъ не было, и чтобы божокъ не упалъ, его подперли камнями.
Сперва я подумалъ, что Господь Богъ для того и завелъ меня туда въ этотъ вечеръ, чтобы я сбросилъ въ прудъ этого маленькаго идола. Но, когда я занесъ на него руку, она не послушалась меня, а какъ-то странно ослабѣла. Я взглянулъ на руку: что такое могло съ ней случиться? Вся кожа на ней какъ будто завяла, сморщилась. Охваченный жуткимъ чувствомъ переводилъ я глаза съ руки на маленькаго идола и обратно… Фу! какой стыдъ передъ Богомъ — струсить такого уродца! Сдавалось, что онъ когда-то былъ куда больше, величественнѣе, но давно-давно, а потомъ какъ будто впалъ въ дѣтство, теперь-же и вовсе никуда не годился, весь сморщился, очутился на подпоркахъ. Я поднялъ на него другую руку, но и эта рука упала безсильно; повторилось то же самое: кожа сморщилась, поблекла и на лѣвой рукѣ.
Тогда я опять перескочилъ черезъ прудъ и выкарабкался изъ чащи.
Съ неба закапали крупныя дождевыя капли.
XII
Въ Сирилундѣ получено было письмо отъ родителей Розы, пастора и пасторши изъ сосѣдняго прихода. Это было приглашеніе на свадьбу. Пастору Барфоду вторично предстояло повѣнчать свою дочь. Ну, значитъ, все было готово къ торжеству. Я слышалъ уже про оглашеніе въ двухъ церквахъ, но самъ Гартвигсенъ, чисто по мужицки, держалъ свою свадьбу въ полномъ секретѣ до самаго конца. Даже ни словомъ не обмолвился о ней. Но, на все воля Божья!
Дождь лилъ безпрерывно, и ѣхать на свадьбу приходилось на большой лодкѣ Макка. Но одна изъ дочекъ баронессы, маленькая Тонна, была нездорова, и рѣшено было оставить обѣихъ дѣвочекъ дома. Такимъ образомъ, и я не могъ принять приглашенія. Баронесса, впрочемъ, была очень любезна со мной и предлагала сама остаться дома, чтобы я могъ ѣхать. Но это ужъ было ни съ чѣмъ несообразно, и объ этомъ не могло быть и рѣчи. Маленькая Марта тоже оставалась съ нами.
Самая свадьба была тихая по той причинѣ, что невѣста еще такъ недавно была замужемъ за другимъ. Да, свадьба была совсѣмъ тихая, отнюдь не во вкусѣ жениха; онъ бы радъ былъ созвать оба прихода и задать такой пиръ!
По возвращеніи, Гартвигсенъ сказалъ: — Мнѣ васъ очень не доставало на моей свадьбѣ.
Я поблагодарилъ его и отвѣтилъ, что не имѣлъ никакой возможности быть, — по разнымъ причинамъ. Во первыхъ, я былъ человѣкъ служащій, и моя госпожа сама была приглашена. Во вторыхъ, у меня не было фрака, а даже моя незначительная благовоспитанность говорила мнѣ, что никакое другое одѣяніе неумѣстно въ подобномъ случаѣ.
Вотъ что я отвѣтилъ. Пусть себѣ Гартвигсенъ передалъ бы дальше эту мою послѣднюю главную причину! Я ничего бы не имѣлъ противъ этого. Я впрочемъ, слышалъ потомъ, что самъ Гартвигсенъ щеголялъ на свадьбѣ въ ботфортахъ съ мѣховыми отворотами, чтобы поразить купцовъ съ дальнихъ шкеръ. Кто-то обратилъ было его вниманіе на несуразность такой обуви въ лѣтнее время, но Гартвигсенъ отвѣтилъ:
— Мнѣ горя мало, что дѣлаетъ, чего не дѣлаетъ Маккъ. А разъ у меня зябнутъ ноги, я надѣваю мѣховые сапоги. У меня, небось, всякаго сорта найдутся!
Роза во второй разъ стала теперь замужней женщиной. Ровно въ двѣнадцать часовъ я пошелъ къ ней съ поздравленіемъ. Она пожала мнѣ руку и съ улыбкой поблагодарила. Потомъ налила вина въ стаканчики, и я остался посидѣть. Она начала разсказывать, что лопарь Гильбертъ встрѣтилъ ее у дверей церкви, и ей стало жутко. Пока же она разсказывала, вернулся домой Гартвигсенъ. Видъ у него былъ какой-то таинственный, и онъ улыбался чему-то. Выпивъ съ нами, онъ вынулъ изъ кармана пакетъ со множествомъ сургучныхъ печатей и, посмѣиваясь, съ самодовольною гордостью сказалъ:
