Избранные произведения - Пауль Хейзе
Еще весь под впечатлением от идиллического дня, он, вернувшись в город, пробирался сквозь толпу на вокзале. Вот досада; опять она собственной персоной, стоит и разговаривает с профессором Пфинингером, и блаженства по поводу ее несуществования как не бывало.
«Ну-ка, законы природы, где вы? Что говорит об этом логика? Если она не существует, значит, я не могу ее видеть; если же я ее вижу, значит, она существует; но она ведь не существует, как же я могу ее видеть? Задачка для софиста!.. Я же знаю только одно средство: запереться у себя в комнате; сквозь замочную скважину она вряд ли сюда доберется!» Он запер за собой дверь, лег на диван и сложил на груди руки. Через некоторое время в комнате возникла светлая туманность; туман стал сгущаться, из него выступило человеческое лицо, оно становилось все отчетливее и красивее, смотри-ка, это же ее лицо.
— А теперь, Псевда, — мягко, но серьезно сказал он, — я обращаюсь к твоему чувству справедливости. Мне нечего возразить против твоего отвращения и ненависти ко мне; я отдаю тебе улицы, город, весь внешний мир; но уважай мой домашний покой; ты не должна навещать меня в моей комнате.
— Но послушай, Виктор, — наставительным тоном заговорил рассудок, — она же не собственной персоной здесь, просто сестрица фантазия показывает фокусы.
— Могла бы придумать что-нибудь поумнее, — недовольно заметил он.
— Я показываю то, что хочу, — капризно заявила фантазия, — голова Псевды мне нравится; если ты другого мнения, можешь не смотреть, никто тебя не заставляет.
И она продолжила свою игру, так что Виктор в своей комнате постоянно, с редкими паузами, видел витающую вокруг голову Псевды, особенно по вечерам, когда наступали сумерки. Что тут было делать? Казалось, он был обречен всегда и везде видеть перед собой эту заносчивую, навязчивую пустоту. В конце концов это еще не самая страшная помеха; у других в комнате бывают комары, у него — Псевда; все дело в том, чтобы не раздражаться по этому поводу. И он поступил мудро — примирился с фактом ее вездесущности.
И вдруг, как взрыв гранаты в доме, до него донеслась весть, что она больна. Это случилось вечером, около семи часов; весть принесла служанка. Придя в себя от потрясения, он ощутил страшное волнение и смятение чувств, точно вдруг оказался посреди муравьиной кучи. Как вести себя в этой ситуации? О сердечном участии, разумеется, не могло быть и речи; нет, ни в коем случае! Она — его злая недоброжелательница! Предательница «второго пришествия»! Отравительница Имаго! С другой стороны, он был просто обязан выразить ей искреннее сочувствие, ведь она, несмотря ни на что, в этот момент была существом страдающим. Где тут четкая разделительная линия? Как найти золотую середину? Трудная задача для чувства, к тому же и опасная; стоит ему выразить Псевде сочувствие чуть горячее, чем следует, и все будет выглядеть так, будто она небезразлична его сердцу; если же сочувствие будет недостаточно искренним, он покажется бездушным, достойным ненависти человеком. Задача была настолько трудна, что он до полуночи ломал себе над ней голову, и не продвинулся вперед ни на шаг. А вдруг, к несчастью, болезнь окажется серьезной? Если, наконец, и вообще… Но нет, это было бы дьявольской шуткой судьбы — заставить его с помощью таких гнусных фокусов отнестись сердечно к этой предательнице. Вторую половину ночи он провел в молитве, робко прося у судьбы исцеления Псевды, чтобы ему не пришлось быть добрым к ней. Из-за этой напряженной душевной работы он на следующее утро был так разбит, Что с трудом поднялся с постели.
Отказавшись от завтрака, он поспешил на Мюнстергассе.
— Наместник, как дела у вашей жены? Надеюсь, ничего страшного? — преисполненный страха, спросил он уже с порога.
Наместник удивился.
— С какой стати? Она же не больна. Так, слегка разболелись зубы… Но почему вы называете меня наместником?
— Ничего, ничего, — радостно воскликнул он и с легким сердцем поспешил уйти; судьба, стало быть, услышала его молитву. Но зубная боль хотя и не опасна для жизни, но очень мучительна. «Стоп! Славная мысль, просто великолепная! Вопреки состоянию войны, в котором я нахожусь с Псевдой, в благодарность за то, что она не заболела, я тоже отвечу ей любезностью (ведь и войну можно вести по-рыцарски). Итак, вот что: пока она страдает от зубной боли, я тоже буду страдать, причем от той же самой боли — зубной. Правда, славная мысль? Замечательно! Это ли не учтивое ведение войны?» Он отправился к зубному врачу Эффрингеру, к дому которого он, к сожалению, уже знал дорогу. Позвонив, он попросил удалить ему вот этот и этот зуб.
— Но этот зуб совершенно здоров! Вы, очевидно, имели в виду коренной зуб рядом? Его, во всяком случае, не жалко.
