Избранные произведения - Пауль Хейзе
Когда Эффрингер подступил к нему с веселящим газом, совесть в Викторе проснулась во второй раз: «Стыдись! Ты пришел сюда, чтобы разделить с ней боль; а сам трусливо хочешь ее избежать».
И Виктор устыдился, но при виде ужасных щипцов он решил, что лучше все же не отказываться от утоляющего боль газа. Чтобы как-то успокоить свою совесть, он попросил вырвать еще один коренной зуб, тоже дуплистый и тоже с помощью веселящего газа.
Потом, по дороге домой, он никак не мог решить, какой поступок он совершил — достойный уважения или нет. С одной стороны, дать вырвать себе два зуба только потому, что другой человек испытывает зубную боль, — дело отнюдь не заурядное, с другой стороны, два больных зуба не такая уж большая жертва, а за то, что он терпел боль с помощью болеутоляющего, его вряд ли отнесут к лику святых мучеников.
Однако он внезапно почувствовал легкую усталость и слабость; ему захотелось куда-нибудь присесть. Как человеку, не привыкшему ходить по ресторанам, мысль заглянуть в один из них не пришла ему в голову, и он не придумал ничего лучшего, как, несмотря на неподходящее время (было чуть больше девяти), воспользоваться гостеприимством одной своей знакомой. Дом госпожи Рихард был по пути. Он попросил извинения и сослался на недомогание. Обеспокоенная его состоянием, она принялась хлопотать вокруг него, уложила на диван, заставила выпить рюмку малаги, которая и впрямь подкрепила его силы, он хотел было уже поблагодарить и удалиться, но она уговорила его остаться. «Вы все еще немного бледны; уверяю вас, вы мне ни капельки не мешаете»… Примерно через полчаса вошла в шляпе и пальто бойкая, излучающая бодрость духа девушка.
— Эта милая девушка должна показаться вам особенно симпатичной… ее все без исключения находят симпатичной, не так ли?., но я говорю особенно симпатичной, потому что когда-то госпожа Вюсс спасла ей жизнь. — И она представила вошедшую:
— Фрейлейн Мария Леона Планита, лучшая пианистка нашего города, и в то же время, как вы могли заметить, очаровательнейшее создание, которое когда-либо сводило с ума мужчин.
— Да, без госпожи Вюсс я бы не стояла перед вами, — подтвердила фрейлейн Планита, и лицо ее осветилось благодарностью, — и не делала так много глупостей в жизни и ошибок в октавах. Да, — засмеялась она, — она моя крестная мать.
Госпожа Рихард коротко рассказала ему о том, что произошло. Это было, когда Мария училась в школе; купаясь, она попала на глубокое место, и красавица Тевда (уже тогда все ее так называли) вытащила ее из воды.
— Она прыгнула в воду не раздумывая, прямо в одежде, словно это было для нее самым естественным делом, — добавила фрейлейн Планита. — Я все еще вижу перед собой ее глаза, они смотрели на меня, когда я барахталась в воде и не могла закричать, так как уже набрала полон рот воды. Я еще не успела умереть, как снова оказалась живой. Но как же плохо мне было потом! Ужасно плохо, уж вы поверьте… Да, музыка — вещь замечательная, я первая должна с благодарностью признать это, но вся музыка в мире несравнима со взглядом ее прекрасных глаз в тот момент, когда она крикнула мне: «Держись, Мария Леона, я помогу тебе». Полдюжины девочек купались совсем рядом, им стоило только протянуть мне руку, но ни одна ничего не заметила, я так и ушла бы под воду… А из нас двоих никто не умел плавать, ни я, ни Тевда. Как мы тогда не утонули обе, я и поныне не могу понять.
Когда Виктор слушал эту историю, сердце его напоминало крестьянина, перед плугом которого вдруг упал метеорит. И как это госпоже директорше удается демонстрировать столь благородное самопожертвование? Быть может, всю свою злость она приберегла только для меня одного? Но почему именно для меня? Сотни мыслей стремительно проносились в его голове, но он пока был не в состоянии к ним прислушаться; он только смотрел и смотрел на это юное, бойкое существо, которое, не будь госпожи Вюсс, уже тлело бы в гробу. И когда фрейлейн Планита стала прощаться, он напросился в провожатые, чтобы еще какое-то время побыть с этой осененной чудом девушкой.
— Вы позволите проводить вас домой, фрейлейн Лазарь?
— Да, «фрейлейн Лазарь», именно так и следовало бы меня называть, — засмеялась она.
— О, теперь я спокойна за нашего Виктора, — пошутила госпожа Рихард, — тот, кто вызывается проводить домой красивую девушку, уже здоров.
Проводив фрейлейн Лазарь домой, Виктор продолжал думать о своем. Если бы тонул я, мне она руку не протянула бы! О нет! Она стала бы швырять камни в мою голову! Но стоп! Кто это там идет? Не ошибся ли я? Нет, это и впрямь она — Псевда собственной персоной. Судя по виду, здоровая и веселая, на лице нет и следа болезни. Странно, можно подумать, что, пожертвовав двумя зубами, я смягчил ее страдания. Вздор, конечно, но в принципе тут нет ничего невозможного. Памятуя о своем похвальном жертвоприношении, он приближался к ней чуть увереннее, чем обычно. Он почти ожидал от нее хотя бы маленькой благодарности. Но она окинула его отсутствующим взглядом, сделала вид, что не узнала его, отвернулась и, наклонившись, до тех пор внимательно разглядывала шляпку в витрине модного магазина, пока он не прошел мимо.
«Ладно! Продолжай в том же духе! Теперь она со мной уже и не здоровается! Этого еще не хватало!» — И, царственным жестом протянув вперед руку, добавил: — «Так тебе и надо! Таковы люди! Из-за нее ты ночи напролет мучаешься, не спишь, а она не удостаивает тебя даже приветствием!» И таким низким показалось ему ее поведение, что он с благородным равнодушием выбросил его из памяти. И все же она вела себя возмутительно. Возмущение будоражило его душу, с каждым шагом становилось все сильнее, горестные мысли доставляли ему почти физическую боль, казалось, в его исполненной гнева душе поворачивают острый нож. Вот уж действительно: все злое предназначалось ему, все доброе — другим. Если подумать, то и впрямь нужно быть бесконечно подлым, чтобы бросать камни в утопающего! Эта злая мысль не выходила у него из головы. Но хуже всего было другое: именно теперь, когда он узнал историю фрейлейн Планиты, она показалась ему значительно красивее, чем обычно.
Внезапно при воспоминании о происшедшем в нем возникло сомнение: «А
