Прекрасные и обреченные. По эту сторону рая - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

Мюриэл любезно улыбнулась.

– Ну, – заметила она, – возможно, это и умно, только полностью лишено здравого смысла.

Вскоре появилась Глория, и вместе с ней в комнату словно вошло темное облако неясной грусти. Она обрадовалась, увидев Мюриэл, но воли чувствам не дала, а Энтони лишь небрежно бросила «Привет!».

– Мы вот с твоим мужем занимаемся обсуждением философских вопросов, – сообщила неугомонная мисс Кейн.

– Затронули ряд фундаментальных понятий, – пояснил Энтони со слабой улыбкой, от которой чуть дрогнули щеки, казавшиеся еще бледнее под двухдневной щетиной.

Не замечая его иронии, Мюриэл изложила предмет спора, после чего Глория с невозмутимым видом ответила:

– Энтони прав. Никакого удовольствия выходить в люди, если все время ловишь на себе определенного рода взгляды.

– А по-моему, – вмешался в их разговор Энтони, не в силах скрыть нахлынувшую горечью, – уж если Мори Ноубл, что считался моим лучшим другом, не желает с нами встречаться, самое время перестать докучать людям. – В его глазах застыли слезы обиды.

– Ну, что касается Мори Ноубла, сам виноват, – холодно заметила Глория.

– Неправда.

– Чистая правда.

Мюриэл поспешила вмешаться:

– На днях я встретила девушку, которая знакома с Мори Ноублом. Так вот она говорит, что Мори бросил пить. И вообще стал ужасно скрытным.

– Не может быть!

– Вообще не пьет и зарабатывает уйму денег. Он сильно изменился после войны. Собирается жениться на девушке из Филадельфии, Сэси Ларрэби, миллионерше… Во всяком случае, такие ходят слухи.

– Ему тридцать три года, – размышлял вслух Энтони. – Трудно представить, что он женится. Я всегда считал его человеком выдающимся.

– Был таким когда-то, – буркнула Глория, – в некотором роде.

– Но люди выдающиеся не посвящают себя бизнесу. Или посвящают? И что становится с теми, кого хорошо знал и с кем имел много общего?

– Вы отдаляетесь и становитесь чужими, – предположила Мюриэл с мечтательным видом.

– Люди меняются, – заключила Глория. – И все те качества, которые они не используют в повседневной жизни, покрываются паутиной.

– Во время последней встречи Мори заявил о намерении трудиться и забыть, что работать вообще ни ради чего не стоит, – припомнил Энтони.

Мюриэл тут же ухватилась за его слова.

– Вот и тебе нужно последовать его примеру! – воскликнула она с ликующим видом. – Разумеется, я не верю, что кто-нибудь станет работать бесплатно. Но по крайней мере хоть будет чем заняться. А как вы вообще проводите время? Вас не видно в «Монмартре», да и вообще нигде. Неужели экономите?

Глория презрительно хмыкнула, поглядывая на мужа.

– Ну, – обиделся Энтони, – и над чем смеешься?

– Сам знаешь над чем, – невозмутимо ответила она.

– Над тем ящиком виски?

– Именно. – Она обратилась к Мюриэл: – Вчера мой муж выложил семьдесят пять долларов за ящик виски.

– И что из этого следует? Гораздо дешевле, чем покупать бутылками. И не надо делать вид, что ты не станешь его пить.

– По крайней мере я не пью в дневное время.

– Действительно, какое тонкое различие! – в бессильном гневе выкрикнул Энтони, вскакивая на ноги. – И вообще будь я проклят, если позволю всякий раз тыкать мне в нос этим несчастным виски и изводить попреками!

– Но я говорю правду.

– Ничего подобного! Осточертело выслушивать критику в свой адрес, да еще в присутствии гостей! – Энтони взвинтил себя до предела, и было заметно, как дрожат у него руки и плечи. – Значит, считаешь, во всем виноват я. Будто не ты подбиваешь меня на ненужные расходы… да и вообще изводишь на себя гораздо больше денег, чем я.

Теперь уже с места вскочила Глория.

– Не позволю разговаривать со мной в подобном тоне!

– И не надо, черт возьми!

Энтони стремительно выбежал из комнаты, и женщины услышали его шаги в коридоре, а потом с грохотом закрылась парадная дверь. Глория сидела, откинувшись в кресле, и лицо ее при свете лампы казалось обворожительным, спокойным и непроницаемым.

– О! – горестно воскликнула Мюриэл. – Что происходит?

– Ничего особенного. Он просто пьян.

– Пьян? Не может быть, Энтони – абсолютно трезвый. Он говорил…

Глория только покачала головой:

– А ничего и не заметно, пока он способен держаться на ногах. И говорит складно, если не волнуется. Да, говорит он даже лучше, чем в трезвом виде. Только ведь Энтони сидел весь день и пил, не считая времени, которое ушло на покупку газеты в киоске на углу.

– Ох, какой ужас! – Мюриэл искренне расстроилась, и на глаза навернулись слезы. – И часто такое случается?

– Часто ли он напивается?

– Нет, убегает из дома.

– Да, часто. Явится около полуночи, расплачется и станет просить прощения.

– А ты?

– Не знаю. Просто живем дальше, вот и все.

Две женщины сидели при свете лампы и смотрели друг на друга, каждая на свой лад беспомощная перед лицом действительности. Глория была по-прежнему красива, как всегда – с горящими румянцем щеками, в новом платье, опрометчиво купленном за пятьдесят долларов. Она надеялась уговорить Энтони сходить сегодня вечером в ресторан или в один из роскошных кинодворцов, где несколько мужчин обратят на нее внимание и ей, в свою очередь, не будет противно на них смотреть. Глории хотелось развеяться, потому что щеки пылали румянцем и новое платье очень ей шло, подчеркивая по-девичьи хрупкую фигуру. Приглашения теперь супруги получали крайне редко. Но Мюриэл она об этом не сказала.

– Глория, дорогая, как хотелось бы вместе поужинать, но я уже пообещала одному человеку. Ох, уже половина восьмого, мне надо бежать.

– Ну, в любом случае все равно ничего бы не вышло. Весь день плохо себя чувствую, и в рот ничего не лезет.

Проводив Мюриэл до двери, Глория вернулась в комнату, выключила свет и, опершись локтями о подоконник, стала всматриваться в парк «Пэлисейдс», где в сверкающем огнями колесе обозрения, как в дрожащем зеркале, отражались лунные блики. Улица опустела, дети разошлись по домам, в доме напротив семья садилась ужинать. Люди то принимались бесцельно расхаживать вокруг стола, то садились, и, глядя на их нелепые движения, казалось, что кто-то ради забавы небрежно дергает их за ниточки.

Глория взглянула на часы. Уже восемь. Часть дня все же она провела с удовольствием. Сразу после полудня, когда прогуливалась по Бродвею, там, где он соединяется с Гарлемом, в районе Сто двадцать пятой улицы. Чуткие ноздри ловили разнообразные запахи, и вдруг ее неожиданно поразила необыкновенная красота итальянских детишек. Открытие повлияло на нее странным образом. Такое же действие в свое время оказывала