Прекрасные и обреченные. По эту сторону рая - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Глория напряженно всматривалась в свое лицо, пока не свело скулы. Да, щеки чуть впалые, а от уголков глаз разбегаются в разные стороны тоненькие морщинки. И глаза стали другими. Да, они определенно не такие, как прежде! И вдруг Глория поняла, какие у нее сейчас усталые глаза.
– Ах, мое прелестное личико! – страстно зашептала она с отчаянием. – Милое мое личико! Не хочу жить без моего прекрасного личика! Господи, что же с ним стало?
Потом она еще ближе склонилась к зеркалу и, как на кинопробе, упала ничком на пол и разрыдалась. Впервые в жизни движения Глории выглядели неуклюжими.
Глава третья
Нет вопросов!
Уже целый год Энтони и Глория вели себя как актеры, растерявшие костюмы и утратившие гордость, и этот факт не позволял доиграть пьесу на трагической ноте. А потому, когда однажды вечером миссис и мисс Халм отказались узнать их при встрече в отеле «Плаза», все объяснялось просто – они, подобно большинству людей, питали отвращение к зеркальным отражениям своей атавистической сущности.
Новая квартира, за которую супруги платили восемьдесят пять долларов в месяц, находилась на Клермонт-авеню, в двух кварталах от реки Гудзон, в туманных закоулках улиц под сотыми номерами. Они прожили здесь уже месяц, когда однажды вечером в гости наведалась Мюриэл Кейн.
Спустились дивные, безупречные сумерки на исходе весны. Энтони возлежал на диване, созерцая Сто двадцать седьмую улицу, ведущую к реке. Поблизости виднелся лишь одинокий клочок зелени, засаженный деревьями, которые сулили Риверсайд-драйв жалкое подобие тени. За рекой просматривалась полоска скал Пэлисейдс, увенчанная уродливым каркасом парка аттракционов. Но вскоре с наступлением темноты паутина из металла засверкает на фоне неба, словно заколдованный дворец, вознесшийся над мягким блеском вод тропического канала.
На соседних улицах, как обнаружил Энтони, играли дети, и улицы эти выглядели немногим лучше тех, что попадались по дороге в Мариэтту. Примерно в том же духе, кое-где с шарманками и девушками, которые прохладным вечером прогуливаются парами до аптеки на углу, чтобы купить мороженое с крем-содой, и предаются безудержным мечтаниям под низко нависшим над головой небом.
Темнеет, и играющие внизу дети что-то возбужденно выкрикивают, но их слова не долетают до открытых окон. И Мюриэл, что пришла навестить Глорию, разговаривает с Энтони из погруженного в темноту противоположного угла комнаты.
– Зажги лампу. Что за радость сидеть в потемках, – попросила она. – Без света здесь как-то уж больно мрачно.
Превозмогая усталость, он поднялся и исполнил просьбу; серые просветы оконных стекол исчезли. Энтони потянулся. За последнее время он отяжелел, над ремнем нависал дряблый живот, все тело раздалось и обрюзгло. Энтони исполнилось тридцать два года, а его разум превратился в беспорядочное нагромождение наводящих уныние руин.
– Хочешь выпить, Мюриэл?
– Нет уж, уволь. Я с этим покончила. А чем ты сейчас занимаешься, Энтони? – поинтересовалась гостья.
– Ну, все время отнимает судебный процесс, – безразличным голосом откликнулся он. – Дело передали в апелляционный суд – к осени все должно решиться в ту или иную сторону. Возникли возражения по поводу полномочий апелляционного суда рассматривать подобные случаи.
Мюриэл, склонив голову набок, прищелкнула языком.
– Подумать только! Никогда не слышала, чтобы судебное разбирательство тянулось так долго.
– Так происходит со всеми делами по завещаниям, – бесцветным голосом пояснил Энтони. – Говорят, только в редких случаях на них уходит меньше четырех-пяти лет.
– О Господи! – Тут Мюриэл отважно поменяла курс: – А почему тебе не устроиться на работу, лодырь!
– Куда? – спросил в лоб Энтони.
– Да куда угодно. Ты ведь еще молод.
– Если это комплимент, весьма признателен, – сухо откликнулся он и неожиданно скучающим голосом добавил: – Неужели тебя и правда беспокоит мое нежелание работать?
– Меня – нисколько, а вот многих людей, которые утверждают, что…
– Господи! – горестно воскликнул Энтони. – Похоже, за три года не слышал в свой адрес ничего, кроме диких выдумок и глупых наставлений, якобы преследующих благую цель. Надоело! Если не желаете с нами знаться, оставьте в покое. Я же не обременяю своей персоной так называемых бывших друзей. И не нуждаюсь ни в благотворительных визитах, ни в критических замечаниях под видом дружеского совета. – Секунду помолчав, он заговорил извиняющимся тоном: – Прости, Мюриэл, но правда, не стоит корчить из себя благодетельницу, добровольно вызвавшуюся поработать в трущобах, даже если пришла в гости к «низам среднего класса». – Энтони с упреком посмотрел на нее покрасневшими глазами – глазами, которые некогда поражали бездонной, ничем не замутненной синевой, а теперь выглядели измученными и подслеповатыми, вконец испорченными чтением в пьяном виде.
– Разве можно говорить такие ужасные вещи? – возмутилась Мюриэл. – Тебя послушать, так получается, вы с Глорией принадлежите к низшему классу.
– А к чему притворяться, что мы к нему не имеем отношения? Ненавижу людей, строящих из себя утонченных аристократов, когда они не способны создать даже видимость и соблюсти внешние приличия.
– По-твоему, чтобы считаться аристократом, надо непременно иметь деньги?
Ну Мюриэл… перетрусившая демократка!
– Разумеется. Аристократизм – это лишь признание факта, что определенные черты, которые свидетельствуют о благородстве, к примеру, мужество, честь, красота и тому подобное, развиваются наилучшим образом в благоприятных условиях, где их не уродуют невежество и нужда.
Мюриэл, закусив нижнюю губу, качала из стороны в сторону головой.
– А я скажу, что если ты из хорошей семьи, то на всю жизнь останешься славным человеком. В этом-то и заключается ваша с Глорией беда. Решили, если сейчас дела не слишком хороши, старые друзья стараются избежать общения с вами. Вы чересчур обидчивые…
– На самом деле, – перебил Энтони, – ты ведь ничего не знаешь. Для меня это вопрос гордости, а Глория в кои-то веки проявила достаточно благоразумия, согласившись не появляться там, где нас не хотят видеть. А люди не желают с нами общаться. Мы прямо-таки идеальный образец, недостойный подражания.
– Чепуха! И не пытайся омрачить пессимизмом солнечную террасу. Думаю, следует выбросить из головы все нездоровые мысли и пойти работать.
– Вот я весь перед тобой, мне тридцать два года. Предположим, я найду место в какой-нибудь идиотской конторе и, возможно, через два года стану получать пятьдесят долларов в неделю. Если повезет и
