Избранные произведения - Пауль Хейзе
Доктор Рихард, к примеру, похвалил только что вышедший научный труд. «Вы непременно должны прочитать эту книгу», — заключил он, обращаясь к сидевшему с безучастным видом Виктору. Тот подскочил, как ужаленный. «Как вы смеете отдавать мне приказы?» И весь вечер не отставал от него. «Господин доктор, вы должны непременно взять в рот этот карандаш», «господин доктор, вы должны непременно достать из кармана пальто мой носовой платок», «господин доктор, а сейчас вы непременно должны уйти домой». Нет уж, иметь дело с таким человеком не хотелось никому.
Когда директор и его супруга устроили небольшой ужин, на который по настоятельному желанию наместника был приглашен и Виктор, в последний момент посыпались отказы, и в конце концов перед ужасно разочарованной хозяйкой сидел только один гость — этот урод Виктор, на которого она смотрела, как смотрят на пуговицу в пустом церковном сосуде для подношений. «Что ж, — утешал себя Виктор, — хуже, чем сейчас, мне все равно не будет». Но госпожа Вюсс отныне без всяких обиняков называла Виктора «чудовищем».
«Виктор стал просто невыносим», — гласил всеобщий приговор. «Виктор болен», — отвечали, оправдывая его, Другие.
Оправдание соответствовало действительности: бык стоял, широко расставив ноги, из носа у него текла кровь. «Господи, что у вас за вид», — в ужасе воскликнула госпожа Штайнбах, столкнувшись однажды с ним на улице. В тот же день он получил особенно настойчивое приглашение зайти к ней. Но ее ожидание было тщетно; ибо он боялся своей подруги — живого воплощения разума.
ПОЕДИНОК ВИКТОРА С ПСЕВДОЙ
«Хуже, чем сейчас, мне уже не будет», — решил он. И зря! Настоящая беда свалилась на него только теперь. Однажды директорша Вюсс в его присутствии обрушилась на галантные манеры (галантность для «Идеалии» была как красная тряпка для быка). «Гм, гм, — ухмыльнулся Виктор, — вы, госпожа Вюсс, изрядно рассердитесь, когда какой-нибудь мужчина откажет вам в галантном обхождении». Когда она заносчиво оспорила его слова, утверждая, что не требует и не желает никакой обходительности и что она была бы признательна, если бы ее избавили от нее, он решил во имя истины преподать ей урок. Для этого он нарочно встал в передней, когда все расходились, прямо перед ней и скрестил за спиной руки; ей пришлось самой снимать с вешалки и надевать меховую шубку. Рукава были узкие, и она изрядно помучилась. В его глазах светилась веселая насмешка. «Теперь вы понимаете, девушка, зачем нужна обходительность?» В это трудно поверить, но она, похоже, ничего не заметила. Опровергать с помощью ребуса, соотносить действие со словами, сказанными накануне, — этот род поучения она не понимала; должно быть, с ней еще ни разу не случалось ничего подобного. С другой стороны, она, разумеется, отлично понимала, что он нарочно отказывается помочь ей, так как он делал это с вызывающим видом и так как ко всему прочему он пользовался дурной славой чрезмерно обходительного, церемонного человека. Поэтому она восприняла его поведение как грубое оскорбление. Какой взгляд бросила она на него! Вместо глаз — белый студень с чернильным пятном посередке… Что прикажете делать? Просвещать ее? Бесполезно, она ему все равно не поверит. Извиниться? Существо женского пола не принимает извинений. «Приплюсуем это к остальному; это ведь не первая несправедливость, выпавшая тебе на долю. И кто знает, быть может, все не так уж и плохо, как кажется».
Однако все было так плохо, как и казалось. Где бы и когда бы она его ни увидела, из нее вырывался непритворный возглас ненависти, нечто похожее на шипение молодой пантеры: «Ррр! Шшш!», и она элегантным движением поворачивалась к нему спиной.
В первый и во второй раз он воспринял это с чувством спокойного превосходства и даже позволил себе полюбоваться ее гибкой спиной. Но в третий раз в него вдруг словно бес вселился: «Ах ты наивная обезьянка в наряде Туснельды! — возмутился он, — стоит мне только захотеть! Перестать беречь тебя! Я бы мигом превратил твое детское «Ррр! Шшш!» в томное воркование. «Теперь вы будете меня презирать» (вздох), «Как я буду смотреть в глаза мужу и ребенку» (слезы), «Но ты и впредь будешь меня…» (объятие), и так далее и тому подобное… Но стоп! Руки прочь от нее! Разве ты заслужил ее своим тщеславным важничаньем? Да, супружеская неверность; но пусть это по крайней мере будет неверность здоровая, открытая, любовь за любовь или услада за усладу; но коварно, хитростью и расчетом обмануть женщину, из оскорбленного мужского тщеславия разрушить ни в чем не повинную семью — а без нее семья развалится, в этом нет никакого сомнения, — нет, этого я не сделаю. Во-первых, потому что такими вещами я не занимаюсь, а во-вторых, потому что для моего призвания требуется чистая совесть. А ее муж, который приходится мне другом? Поэтому нет, нет и еще раз нет. Гуляй, малышка, и скажи мне спасибо! Если хочешь ненавидеть меня, так делай это как следует; так и быть, я научу тебя так ненавидеть меня, что от ярости ты начнешь бросаться на стенку. Я же при этом буду абсолютно спокоен. Чем глубже ты будешь ненавидеть меня, тем больше это будет меня радовать. Не веришь? Ладно! Очень скоро я тебе это докажу».
И он принялся изо всех сил дразнить и злить ее — правда, в рамках дозволенного, но на самой грани этих рамок; с этой целью он бесцеремонно приставал к ней, не зная жалости, не отходя от нее ни на шаг. В зависимости от настроения он обрушивался на нее то с иронией, то с сарказмом, действовал то напрямую, то обходными путями.
Если настроение его тяготело к сарказму, он разражался зловещими выпадами, которые оскорбляли ее самые сокровенные чувства. Не заметила ли она, что женщины часто отличаются поразительной душевной черствостью? Не обратила ли она внимание на то, что ни у кого больше не наблюдается такого пугающего отсутствия душевности и доброты, как у фанатичных любителей музыки? Или он восхищался безошибочным инстинктом женского сердца, которое с поистине гениальной точностью выбирает из сотни мужчин самого большого осла, чтобы влюбиться в него. Или же оправдывал супружескую измену
