Избранные произведения - Пауль Хейзе
В то время как прелестные спорщицы, едва закончив горячее препирательство, тут же забыли о Викторе — чашка чаю, бутерброд с ветчиной, и все осталось в прошлом, — в его памяти застряла жуткая картина пляски смерти в окружении ликующих фарисеек. Дюжину провинившихся дам, которые в действительности и муху не могли бы обидеть, его фантазия наделила каиновой печатью на лбу, и вся «Идеалия», солидарная с каждым из своих членов, отныне казалась ему способной на месть эриний и виделась в мрачном свете Атридов. «Ничего, что полиция и суд не могут привлечь вас к ответу, ничего, что вы все еще благовоспитанно передвигаетесь по комнате и с умильным видом затягиваете песни Шумана, в моих глазах вы преступницы, убийцы, и ими останетесь!» И он чувствовал, как в нем нарастает лютая злоба мстителя. Объятая пламенем студентка все время указывала обугленным пальцем на «Идеалию», подстегивая его, как призрак Гамлета.
Пока еще его вражда бродила в глубине; она погромыхивала, но не сверкала молнией; он жаждал перейти в атаку, но пока откладывал ее. И вот несколько дней спустя после «битвы с амазонками» до него дошли припозднившиеся письма из дальних краев. Совсем другой тон! «В кругу милых земляков, которые любят вас и осыпают почестями, вы, надеемся, не забыли своих старых друзей…» Любят и осыпают почестями, какая ирония! В кругу милых земляков, о Господи! «Они вряд ли смогут не заметить ваших исключительных качеств, ваших знаний, вашей душевной доброты…» Вот так новости! Давно забытые вещи! Он — и исключительные качества! Он — и знания! Славные были времена, когда его не только укоряли, но и находили повод для похвалы. Письма подействовали на него, как будильник. Чувство собственного достоинства в нем, ежедневно унижаемое окружающими, постепенно притупилось, его незаметно окружил новый, более узкий здешний горизонт, и он уже начал было воспринимать как нечто само собой разумеющееся то, что раньше выводило его из себя: что он лошадка с изъяном и никому не возбраняется пройтись по его недостаткам. Теперь он проснулся, узкий горизонт раздвинулся, он вспомнил о своей гордости и принялся сравнивать. Какой контраст! И какая насмешка в этом контрасте! Там, на чужбине, распростертые объятия, теплый прием, доброжелательная терпимость к его странностям, снисходительность к его заблуждениям; здесь, на родине, мелочные придирки, спесивая самоуверенность, отрицание всей его личности. Это сравнение растревожило всю горечь, которая накопилась в нем за шесть долгих недель, и порывистый по натуре Виктор загорелся воинственным гневом. Нельзя больше терпеть и молчать! Пора переходить в нападение! Я приду к вам, сорву с вас фарисейские маски, растреплю ваш лицемерный хвастливый словарь. Замрите и внимайте тому, что я скажу, ибо я хочу нарисовать ваш портрет. Вы готовы? Хорошо, я начинаю. Вот что хочу я вам сказать. Ваша «добродетельность»? Длинный язык, чтобы оклеветать ближнего. Ваша «прямота»? Самовольно присвоенная привилегия обвинять ближнего в дерзких выходках, не вынося при этом ни малейшей критики в свой адрес. Ваша «искренность»? Выданное самим себе разрешение говорить за спиной человека куда более худшие вещи, чем то, что вы говорите ему в глаза. Ваша «правдивость»? Благодаря мелочной точности в делах второстепенных вы выторговали себе право в виде исключения лгать в жизненно важных случаях. Доведись мне заключать сделку с таким фанатиком правды, я бы заставил негодяя подписать документ в присутствии четырех свидетелей! Ваша «душевная отзывчивость»? Стадный эгоизм, обогрев верхнего слоя кожи шерстяными вещами; почувствовав беду, никто не поможет другому. Ваше семейное счастье, ваша любовь к родственникам? Брось им маленькое наследство и посмотри, что это за любовь! Ваша музыка? О, ледяные сосульки, издающие ликующие возгласы! Ваше образование, ваше наслаждение искусством и литературой? Если вам справа открыть дверь в рай, а слева объявить доклад на тему рая, вы все скопом мимо рая ринетесь на доклад. «Интересно, интересно!»
Так буду я говорить с вами; приготовьтесь внимательно слушать. Он с сожалением обнаружил, что в комнатах «Идеалии» нет кафедр, с которых можно было бы песочить этих людей, как готовую к покаянию паству в дни поста. «Успокойтесь, в таком случае я разделаюсь с каждым по отдельности. Первый из вас, кто изобразит на лице благонравие, получит от меня полной мерой. Ну, кто на очереди?» И он, точно бык, опустил рога в ожидании противника. Но, бросив вокруг себя воинственный взгляд, он его нигде не обнаружил. Все противостояли ему — и никто в отдельности; хотя никто его особенно не любил, никто не желал ему зла. И словно нарочно именно сейчас случилось так, что хотя он изготовился к схватке, все, казалось, дали слово вести себя с ним дружелюбно; тем самым они, разумеется, его тут же обезоруживали. Можно ли поднимать на рога того, кто идет тебе навстречу с чистосердечным приветствием? «Ну, как ваши дела? Надеюсь, вы в эту «неестественную» погоду не подхватили простуду?» Он жадно, но безрезультатно выискивал себе врага. Курт? Человек беззащитный, он в страхе бежал, едва увидев в передней шляпу Виктора; к тому же у Курта, надо отдать ему справедливость, были красивые, добрые глаза; что тут поделаешь? Сопя от гнева, Виктор просто не знал, на кого наброситься. До поры до времени, в отсутствие врага и повода для ссоры, его беспомощная ярость проявлялась в убийственном настроении. Взгляд его стал угрожающим, выражение лица насмешливым, голос звучал вызывающе, тон высказываний был деспотичен, любое возражение отвергалось с порога. И без того-то он, истый приверженец правды, с трудом выносил возражения заученной мудрости («я не люблю, когда на истину замахиваются вилами взятой напрокат мысли»), теперь же в его голосе отчетливо звучало предостережение: «Ну-ка, негодяй, попробуй мне возразить!» Ему недоставало только телохранителей, чтобы приказать им схватить противника за воротник.
Но ему все же никак не удавалось развязать желанную схватку; отныне все избегали встречи с ним, как избегают встречи с невменяемым животным, от которого можно ждать чего угодно. Когда заходила речь о Викторе, священник теперь называл его тронувшимся умом Непомуком; доктор сравнивал его со
