Колосья под серпом твоим - Владимир Семёнович Короткевич

Пыль так и курилась над местом драки.

Наконец они устали и, посапывая, стояли, настороженно следя друг за другом.

— Получил? — спросил парень.

— Да и ты получил.

У парня действительно распухла и без того пухлая нижняя губа. У Алеся ухо было красным и жгло.

— Ну и что? — спросил парень.

— А то, что дурак, — уже не так злобно ответил Алесь.

Они все еще следили друг за другом, но видно было, что драка угаснет.

— Это ты дурак, — пояснил парень. — Старика за твой полтин­ник могли бы в полицию увести. У бедных бывают только медные Деньги.

— А бумажек нет? — буркнул Алесь.

— Не у старцев, болван стоеросовый.

Алесь понимал, что парень говорит правду, но ухо жгло, а не­знакомый еще и ругался. Враждебность снова начала нарастать.

— Ты кто такой? — не очень вежливо спросил он.

— А тебе что?

— Ну кто? Поляк? Мазур?

И тут он услышал такое, что даже глаза стали круглыми от удивления.

— Белорус, — спокойно ответил парень.

— Что-о?

Алесь не мог понять, откуда этому темно-русому крепкому парню стала известна его тайна, его открытие. Но парень, видимо понял вопрос как возглас презрения: «Что, мол, за чудо такое?!»

— А в ухо хочешь? — сжав твердый рот, спросил он.

— Хочу, — еще нашел в себе честь сказать надлежащее Алесь.

Он не сдержался.

— Откуда ты это узнал? Это ведь я открыл. Это я — белорус.

— Один Гаврила в Полоцке, — улыбнулся парень. — Тут все белорусы. А он открытие сделал... Первый... Нашелся мне еще — Коперник.

— Но ведь я знаю только троих, которые ответили мне так. У остальных нет имени...

Алеся теперь влекло к этому парню. Потому, что он, не зная мыслей Алеся, пришел к тому же, к чему пришел он, Алесь. Только Алесь не знал, как теперь исправить положение, как простить друг друга за пощечины и шлепки.

А парень вдруг сказал:

— Я сожалею, что тебя ударил.

— И я тоже сожалею, — Алесь подал парню руку.

Парень сделал шаг, и подростки крепко пожали руки.

— Ты откуда такой? — спросил парень.

— С Днепра. А ты?

— Я здешний. Отец привез товар, а я с ним.

— Твой отец купец?

— Нет, дворянин. Но у него есть маленькая фабричка. Скатер­ти, салфетки, все такое, словом.

— Значит, вы небогаты?

— Небогаты. У нас большая семья. Одних детей считаешь-считаешь да собьешься.

— Ты учишься где?

— Тут и учусь, — ответил парень, — в прогимназии. Через пятнадцать каких-нибудь дней конец воле. Зубрежка эта. А ты любишь учиться?

— Люблю. Только я дома учусь. Меня готовят в четвертый класс.

— Счастливчик. Я тоже учиться люблю, да только учителя у нас дрянь. — Вздохнул. — Закончу, пойду в университет. Уроками буду зарабатывать, а выбьюсь. С нашей земли не проживешь: отец всех не прокормит.

Коснулся распухшей губы.

— Дерешься здорово, — засмеялся он. — Приложил руку, так, ни дать ни взять, как становой пристав... Давай знакомиться, что ли?

Алесь подал ему руку.

— Давай. Я Алесь Загорский.

— Кастусь Калиновский, — представился парень.

Они стояли и рассматривали друг друга.

— Алесь, давай сбежим, что ли? — предложил парень. — Пока лавки отца товар берут, походим, послушаем.

— Давай... Только полтинник этот деду все-таки отдадим. Разменяем на медь и отдадим. Пускай помнит, как мы дрались тут да мирились.

— Конечно, — согласился Кастусь.

Поменяли деньги, всыпали старику в шапку горсть меди и пошли в людскую толпу.

— Отчего это ты, братец, так на меня налетел? — спросил Алесь,

— До стоит, смотрю, такой павлин, только лишь хвоста веером не распускает. Стоит и на все плюет: серебра ему не жаль бедному человеку.

— Ну и что?

— Если бы ты знал, как страшно бьот этих людей, ты бы так легко не смотрел на это. Тем более лирников. Этих каждая сытая рожа считает непойманными ворами и преступниками.

— За что?

— Подозрительные люди. Приедет откуда-то из Питера мордатая сволочь. Там его приличные люди и в конюшню не пускали, не то что на порог. А тут он руководит. Такой уже магнат, такой нобиль — фигой носа не достанешь. «Дикари грязные, туземцы...» Пo ярмарке идет — как чума, ты скажи, идет, — пустеет ярмарка. А старцы — они ведь слепые. Подойдет, слушает, слушает. «Эт-то что ж ты, па-дла, поешь? Какой это турецкий царь?! Намьок!!! На каком эт-то собачьем наречии, пр-ро какого это Ваську Вощилу?! Пр-ро какого это свинского Михася Кричевского?!» Ну, старик оправдывается: «Он, паночек, тишайшему царю содействовал, Алексею...» — «Что?! Поганец, быдло, червь мог царю содейство­вать?! Нужно царю то содействие как пранцы было!!! Разбойники ему нужны были! Сумы картошки он с этой земли не видел!» Да старику — в ухо. А на лиру — ногою. Только жалобно застонет.

— Лиру зачем?

— Книг лишили, хотят и лиры лишить. Знают: пока слушают люди хоть одного лирника, не умерла живая душа, не умерла воля. И помнят. Помнят, как слепые рядом с мужицкими королями ез­дили. Рядом со знаменем.

Шли в человеческом море. Вокруг стояли смех, божкамье, не­злые проклятия.

— Знаешь, — признался Алесь, — я очень был удивлен. Стоит себе человек и вдруг говорит о самом твоем, о том, про что сам думал.

— Но ведь и они, — рука парня сделала круг в воздухе, — тоже такие же, как ты, только не нашли, как себя называть.

И повторил, видимо, чужие слова:

— Безголосое море.

— Как это они такие? — спросил Алесь. — Мы, конечно, все от Адама, один народ. Но ведь мы дворяне.

— Ну и что? Было ведь у нас когда-то так, что мужик, если добровольно шел на войну, становился дворянином. Так, видимо и все. Твои предки раньше — и потому они аристократы. Мои — позже, и потому я просто из небогатых дворян. А есть еще шляхта, которая сама землю пашет. Те совсем вчерашние мужики.

— Дворяне наши царю тоже опасны.

— Есть и такие.

— Недаром ведь после последнего восстания многие тысячи из них, самых опасных, у которых имений не было, в однодворцы перевели. Опозорили людей. Голодать заставили.

— Мы тоже из таких, — с