Мастер сахарного дела - Майте Уседа
– Я сделаю все, что в моих силах, и буду биться до конца; теперь же оставь меня одного. Не знаю, сколько еще времени мы будем располагать светом. Если кочегары перестанут подбрасывать в котел дрова, мы останемся в темноте, и тогда нам придется обходиться свечами и лампадками.
Доктор Хустино выдвинул штору, отделив койки. Мар на мгновение оцепенела, не в силах определиться, что ей важнее; руки сжались в замок, взгляд терялся в белом полотне. Она была глубоко потрясена. Ее преследовал образ повалившегося на землю Виктора. Воспоминание о Фрисии, истязавшей плетью Солиту, разрывало ей душу. Закрывая глаза, она переживала эти сцены с такой ясностью, что снова и снова ее охватывал ужас.
На мгновение ее разум перенесся в Коломбрес, где из Сумеречной долины неизменно веяло мхом, где холодные зимы согревало неугасаемое тепло очага, где тихие вечера у огня проходили с книгой в руках. И ей захотелось вновь очутиться в кругу родных и жить прежней счастливой жизнью, когда они даже не подозревали о жестокостях, творившихся где-то там, далеко. Желание познать мир за пределами того оплота спокойствия и уюта столкнуло ее лицом к лицу с жестокой действительностью: она оказалась не готова принять ни истинную сущность человека, ни свирепую природу того, что называют цивилизацией.
Из пропасти, в которую провалился разум Мар, ее вытащила Мамита. Ариэль нуждался в ней. Да и как могло быть иначе, когда ему только что прострелили руку? Мар оставила Мамиту прижимать ему рану полотенцем, смоченным в какой-то вяжущей жидкости, останавливающей кровотечение, с намерением немедленно им заняться, но застыла на месте, словно вкопанная.
Необходимость оказать ему помощь вернула ее в чувства. Она подошла к умывальнику и сняла с себя блузу, пропитанную кровью трех человек. Оставшись в дневной сорочке и разодранных юбках, она умыла лицо и руки. И, обернувшись, натолкнулась на Рафаэля, державшего бинт.
– Боже мой… – пробормотал он, прикрыв глаза. – Вы как будто с войны вернулись.
– Это и есть война, Рафаэль. И мы должны быть наготове. Скоро начнут поступать раненые.
– Сначала позвольте мне вам помочь.
– Не нужно. Я цела и здорова.
– Куда там. Дайте хотя бы руку перевязать. Вы же не хотите терять кровь, пока других лечите. Дело, кажется, серьезное, и силы вам еще пригодятся.
Обрабатывая рану, Рафаэль рассказал ей о двух других пациентах медицинской части.
– Как вы уже, наверное, знаете, дон Педро пережил сильнейшее потрясение. От этого он уж точно оправится. Этот юноша, Вальдо, не отходит от него ни на шаг.
– Фрисия одурманивала дона Педро, – ровным голосом сказала Мар. – В его бреду и видениях виновата она. Он, вопреки всеобщему мнению, не сумасшедший.
– Да, ваш отец что-то об этом упоминал.
– И вы не удивлены? – спросила Мар, не обнаружив на его лице ни тени изумления. – При участии Орихенеса, а может, – кто знает? – по его наставлению Фрисия пускала негритянским девушкам кровь. На подобное способен лишь самый настоящий безумец.
Рафаэль глубоко вздохнул.
– Если б вы знали… В бараках свои ритуалы жизни и смерти. Пусть нам и трудно с ними смириться, но это их обычаи и нравы, и они не просили увозить их с родной земли. В асьендах христианская вера сопряжена с африканскими традициями; божественный дух католицизма – с самыми извращенными народными обрядами. Хороших и плохих божеств возводят на алтари и просят их о заступничестве. Всегда одно и то же. Негры обращаются в католиков. Белые занимаются черной магией… Культурное смешение здесь неизбежно.
– Они разрушат все, как вы считаете?
Завязывая на бинте узел, Рафаэль вздохнул.
– Боюсь, что к утру асьенда превратится в поле пепла. Слишком много затаенной вражды. Фрисия долгие годы настраивала народ против себя, и, нужно сказать, в этом деле она преуспела. И нам очень повезет, если они не тронут медицинскую часть. Отец Мигель, наверное, заперся в храме, готовый защищать его собственной грудью.
– И ничего нельзя сделать?
– Молиться, чтобы восстание возглавил Манса и сдержал самых кровожадных, хотя бы и из одной лишь дружбы к мастеру. Кстати, я всем сердцем надеюсь, что он выберется, хороший он человек.
Мар поникла головой.
– И я надеюсь.
– У сына Фрисии прогноз тоже неутешительный.
– Не говорите мне о нем ничего, – отрезала Мар. – Это его вина, что Солита с Виктором находятся теперь на краю жизни и смерти.
– Понимаю. – Рафаэль подошел к стеклянному шкафу, из которого достал чистый белый халат и протянул его Мар. – Вот, наденьте и ступайте к своему дворовому. Я сам хотел перевязать ему рану, но он зовет вас.
После небольшой передышки Мар, окутанная необычным оранжевым свечением, лившимся от полыхавшего за пальмами пламени, направилась к Ариэлю, на ходу застегивая халат. Ее испачканные грязью ботинки на мгновение задержались у койки Виктора; она хотела отдернуть шторку и взглянуть на него. Но не смогла. Она до ужаса боялась обнаружить его мертвым. Тогда бы последние силы, до сих пор удерживавшие на ногах ее измученное болью тело, покинули ее, а они ей еще пригодятся, чтобы пережить эту ночь, которая, казалось, не закончится никогда.
Когда она подошла к Ариэлю, Мамита все еще прижимала ему рану.
– Мой Ариэ же не умре, так, нинья?
Рана была чистой, пуля прошла насквозь, не задев ни кости, ни сосуды. Кровотечение остановилось, а потому Мар, обработав рану, соединила края полосками прорезиненного диахильного пластыря. Ариэль не издал ни звука и даже глазом не моргнул, будто бы боль эта по сравнению с некогда пережитыми мучениями походила на щекотку.
– Спасибо, что заступился за меня, – поблагодарила его Мар. – Это очень отчаянный поступок, но, если бы не ты, сейчас бы я здесь не стояла. Рана какое-то время будет болеть, но ты поправишься.
Больше никто в ее помощи не нуждался, и Мар вновь остановилась у шторки, за которой лежал Виктор. Сердце сухо, пусто стучало, и при одной лишь мысли приблизиться к нему отдавало в висках. Она хотела быть с ним рядом, но боялась признаться ему, что рана его смертельна. Мар отказывалась с этим сталкиваться, отказывалась она и мириться. Однако необходимость находиться возле него, держать его за руку оказалась сильнее всяких страхов.
Как она и предполагала, он лежал без сознания. Его бледная грудь была перебинтована, в самом центре на ткани проступало кровавое пятно. Его руки – те самые руки, которыми она так восхищалась, – были покрыты грязью. Этого Мар не стерпела. Возможно, охвативший ее внезапный порыв в столь тяжелых обстоятельствах не значил ровным счетом ничего, но
