Над Нейвой рекою идем эскадроном - Олег Анатольевич Немытов
– Заберём где-нибудь у большевиков по дороге! – бросил он Фёдору, пытавшемуся один из полушубков всучить ему. – Сколько наших оделось?
– Пять человек! – ответил Крюков.
– И то хорошо.
Теперь от их взвода оставалось одиннадцать стрелков. Роман об этом хотел доложить Кряжеву. Но штабс-капитан только отмахнулся и грубо выругался: мол, у других ещё хуже. Сказав это, он не кривил душой: численность всего батальона также сокращалась, с каждым днём кто-то дезертировал.
– Не удерживал? – спросил штабс-капитан.
– Не считал нужным и целесообразным. И самое главное, не считаю себя вправе кого-то заставлять идти за собой, ваше благородие!
– Ну и правильно делал! И правильно думаешь!
И повернувшись, бросил, чтобы Роман готовил ранним утром оставшихся стрелков к дальнейшему отступлению на Красноярск.
– Мы далеко ещё отступать собираемся? – крикнул бывший красный командир.
Но офицер, даже не обернувшись и не ответив, ушёл дальше. А после дня отступления от Новониколаевска под станцией Камышейки случился бой. Люди Романа впервые сражались наравне с другими белогвардейцами. Надо было прикрыть эшелон с ранеными, каким-то чудом прорвавшийся за Новониколаевск. Еще когда их батальон двигался вдоль Транссиба от станции Татарская, Федорахин видел десятки застрявших эшелонов с беженцами, больными и ранеными солдатами. В душе он радовался, что его воинская часть идет в общей массе на конно-санном транспорте. И на сей раз, вопреки железнодорожной технике, движется, обгоняя её. После боя под Камышейками, всё же пропустив эшелон с ранеными и отбросив зарвавшуюся часть красных, двинулись на Красноярск.
– Ничего ребята, потерпите. До нашего Красноярска дойдём, там и в бане попаритесь, у нас в доме отдохнёте. Дом-то у нас двухэтажный, с балконами, да если дальше пойдём, мой батя, не хуже Коломийцева, нас харчами снабдит! Он ведь у меня первый пекарь! – говорил красноярец, армянин Погосян.
Но прежде, чем попасть в Красноярск, они пережили одно из самых тяжёлых испытаний ледяного похода. На станции Кенчук, где нужно было пересечь железную дорогу, путь был перекрыт обогнавшими их красными. Бронепоезд из десятка вагонов, с дымящими двумя паровозами, изрыгая пламя из тяжёлых орудий и свинцовые струи пулемётов, начал расстрел подходящей колонны. Но появился грозный генерал, который привел в порядок запаниковавшие было части и, проваливаясь по пояс в снегу, сам повёл их в атаку на красно-свинцовую преграду. С тех пор как Федорахин увидел генерала, его не покидала мысль, что он уже где-то видел этого человека. Тем временем цепи наступающих под плотным огнём не выдержали и залегли. Но генерал снова и снова поднимал их в атаку, выступая вместе со всеми во главе своих воинских частей. Однако всё тяжелее и тяжелее было заставить людей подняться. Надо было на что-то решаться, пока не подошли главные силы большевиков…
– Эх! Сохранилось хотя бы одно орудие, тогда бы мы им врезали по самое не могу! Так побросали ведь всё! – услышал справа от себя досадливую брань Роман. Повернувшись, он увидел штабс-капитана Кряжева.
Стремительно приближались зимние сумерки. Но бой не стихал. Казалось, белые дрались с отчаянием обречённых. Красные, чувствуя, что противнику некуда деваться, а к ним самим вот-вот подойдёт подмога, все так же удерживали свою позицию заслона. Когда Роман в очередной раз взглянул на красный поезд, то ему в глаза бросился паровоз, стоявший под парами. И тут же ему пришла в голову неожиданная отчаянная мысль. Подобравшись к штабс-капитану, он высказал ему свои предложения.
– Гм! Ну, раз ты такой смелый, давай, валяй! Только вначале я доложу полковнику, а он генералу! Не можем же мы сами в очередной раз поднять всех в атаку и усилить огонь. Согласуем, и вперёд! Как раз ещё потемней станет! – ответив Федорахину, штабс-капитан Кряжев так же, ползком, направился к полковнику.
Вскоре сам Семён Тимофеевич подполз к Роману, сообщив, что его предложение понравилось начальству, и через десять минут будет открыт шквальный огонь по бронепоезду. Из всего оружия, что имеется, полетят гранаты, а затем дивизия будет поднята в атаку. Группе Романа штабс-капитан лично отдал приказ готовиться и начинать выдвигаться к паровозу.
Федорахин, собрав своих стрелков, коротко обрисовал им свой замысел захватить паровоз.
– Что нам, больше всех надо, что ли… или будем выслуживаться? – спросил кто-то из бойцов. Роман даже не понял кто.
– Захватим паровоз, уведём состав! И сами тоже спасёмся! А нет – все будем в фильтрационном лагере у красных, слышали о таком?
Конечно, бойцы не могли не слышать о таких лагерях. Слухи ходили о них разные. Одни говорили, что большевики помещают туда сдавшихся белогвардейцев и умерщвляют их мучительно и долго, держа без воды и еды. Другие рассказывали, что каждую ночь партиями уводят на расстрел, третьи – что мобилизованных, если те докажут, что они мобилизованы, отпускают, а добровольцев и своих перебежчиков без разбору пускают в расход…
Никто не проронил ни слова на вопрос Федорахина – уж слишком мрачной была перспектива. И вот, под грохот усилившейся стрельбы, словно нырнув под толщу адской лавы, взвод Романа двинулся к паровозу – ползком зарываясь в снег… И вскоре с криком «ура!» поднялись цепи белогвардейцев и бросились в свою последнюю атаку. Группа Федорахина была уже у паровоза. Фёдора с пятью бойцами и ручным пулемётом оставили для прикрытия. А с остальными Роман бросился на абордаж. Вскочив на подножку, один за другим ворвавшиеся в будку и похожие на привидений заснеженные люди, наставив оружие на машиниста и кочегаров, приказали быстро разводить пары и начинать движение. Упёртый в спину машиниста штык помог тому поскорее сообразить, что от него хотят, и паровоз начал движение вперёд, с каждым метром ускоряя свой бег.
Роман подкрутил ручку реверса, и ускорение стало более плавным. Высунувшись из будки, Коломиец показал Роману на вагоны, по крышам которых к паровозу спешили красноармейцы. Федорахин кивнул, и Коломиец с Погосяном с одной стороны, а бывший разведчик Фарид и Шевчук – с другой открыли огонь из винтовок. А по крышам продолжали бежать и падать бойцы с красными
