Над Нейвой рекою идем эскадроном - Олег Анатольевич Немытов
И Роману посчастливилось посмотреть фильм «Отец Сергий». Затем он снова зашёл посидеть в чайной, послушал разговоры бывших союзников, белогвардейцев и красных партизан. Из их разговоров Роман четко уяснил одно: все эти люди радуются, что гражданская война для них наконец-то закончилась. Затем он отправился на берег замёрзшего Енисея и к намеченному времени вышел на привокзальную площадь.
Но, как оказалось, пришёл он первым, и ему пришлось ждать ещё полчаса, прежде чем он увидел согнувшегося под тяжёлой ношей Погосяна. Подойдя, тот скинул с себя мешок и стал возбужденно описывать дары родительского дома:
– Тут пшеничные булки, два хлеба ржаных, консервы мясные и рыбные, головка сахара, а тут… – показал он на небольшую баночку, – … отец кофе насыпал!
– О, живём, значит! – хохотнул Роман.
– Но, слушай, дорогой Рома! Я не пойду с вами! Я остаюсь. Отцу надо помогать в лавке. Я не дезертир! Если бы мы остановили своё отступление в Красноярске, я бы ни за что не ушёл из армии. А так… не могу отца оставить! – с акцентом, чуть путаясь в выборе русских выражений, пытался объяснить армянин.
– Ладно, не объясняй! Поступай как знаешь, – ответил Роман.
«Наверное, и очкарик наш останется», – подумал Роман. Но он ошибся. Как только он подумал о Книжнике, сейчас же увидел его, подходящего с грустной миной на лице.
– Ну как ты? Тоже остаёшься? – спросил командир взвода.
– Нет, я не остаюсь! Родителей не нашёл! В нашем доме живут чужие! Вообще никого нет! Даже из нашего класса гимназии…
Ждали ещё полчаса. Но Березнякова не было.
– Я знаю, где он!
И подхватив свой саквояжик – наверное, с книгами, мельком подумал Федорахин – Книжник повёл их на станцию, прямо на перрон. Только вышли из дверей вокзала, как Федорахин увидел своего бойца. Березняков стоял возле вагона польского эшелона. В нем, видимо, так же как в их эшелоне, ехали польские беженцы. Солдат обнимался с какой-то полячкой, которая, обхватив его голову, прижималась к нему. Они прощались. А долгие проводы, как говорится, лишние слезы.
Что Роман знал об этом солдате? Только то, что он родом из Томска, до гражданской войны был студентом Томского университета. Вместе с младшим братом записался добровольцем в отряд полковника Урбанковского. Весной 1919-го оба брата попали в плен к красным. Когда воевали в его эскадроне с белыми, Роман Березняковых как-то не замечал. Ничем не выделялись. И вот сейчас, опять перебежав вместе с ним, оказались у белых. Видимо, ждали момента.
– Вот как надо жить! Война войной, а любовь любовью… – вслух обронил Роман.
– Если бы я с такой женщиной был, никогда бы с вами не пошёл дальше! – ответил ему стоявший рядом Погосян.
Наконец, влюблённые оторвались друг от друга. Поезд уже был готов к отправке, раздался протяжный гудок паровоза. Березняков помог своей подруге подняться на подножку – и снова они стояли друг против друга, Березняков на перроне, а она в тамбуре. Вагоны медленно поплыли в сторону Енисея, в нескончаемую обледенелую неизвестность, в сон о далекой несбыточной весне… Ещё раз помахав девушке рукой, солдат обернулся к вокзалу и увидел смотревших на него товарищей.
– Это кто? Твоя невеста? – спросил Погосян.
– Да, в Томске рядом жили! Хотел по окончании университета жениться! – ответил Березняков.
– Почему не остался? – спросил Роман.
– Да как останешься?! Брат-то у меня младший с вами! Я как-никак за него отвечаю. Отца нет, мать тоже где-то в эвакуации, говорят, во Владивостоке. Да и кто нашего брата в польский или чешский эшелон пустит… – ответил боец.
– Оно и верно. Но вон Погосян у нас остаётся, – сказал до сих пор молчавший Книжник.
– Да ты что, Погосян?! Придут красные – тебя расстреляют! Ты ж в карателях служил! За партизанами гонялся, прежде чем на фронт попасть! – взбудоражился Березняков, удивлённый новостью.
– Не расстреляют, я счастливый! Да и в карателях я был номинально. Просто отец хотел, чтобы я дома служил! Вот и договорился с начальником гарнизона, чтобы меня в местную команду взяли по борьбе с партизанами. А потом вы плохо воевать стали, и нас туда вместе с красильниковцами перебросили. Я ведь и сейчас думал, что дальше Красноярска не отступим, опять дома воевать буду. Так бы никуда от вас не ушёл, да отец запрещает: кто, мол, меня в лавке заменит? А что насчёт расстрела, так не посмеют: мы ведь подданные Армении, а не России. С иностранцами-то они пока считаются, а я слышал, что Армения пока отдельная страна, – ответил всем одним махом Погосян.
– Ладно, ребята! Пора идти! Ведь нас до вечера отпустили.
Погосян проводил всех до окраины города, напоследок снял с себя полушубок и протянул Роману со словами:
– Бери, командир. Наши все уже оделись, а на тебя смотреть холодно! А мне давай свою шинель! Я все равно уже дома.
Федорахин согласился.
Их бивак был рядом с дорогой, ведущей на Красноярск. Поэтому уже через час солдаты подошли к своему лагерю. Навстречу их небольшой группе попадались офицеры, поодиночке и группами бредущие к городу. «Если из нашей колонны, то мы ведь чуть свет уходим. Куда они идут, на ночь глядя?» Вскоре всё разъяснилось. На дороге возле бивака их встретил комбат Кряжев. Куря табак, перемешанный с какой-то крошкой, он уныло, как показалось Роману, смотрел на очередную партию военных, отправляющихся туда, откуда возвращался Федорахин со своими бойцами. Увидев их, Семен Тимофеевич обрадовался:
– Вон, господа офицеры на милость большевикам идут сдаваться!
– Не боятся? – спросил новоиспеченный старший унтер-офицер Федорахин.
– А чего им бояться, если из города красные парламентёры приходили и всем сдавшимся не только сохранить жизнь обещали, но и должность в Красной армии дать! – ответил Кряжев.
– Брехня! – буркнул появившийся из-за кустов Коломиец, тут же забравший ношу с продуктами у Романа.
– Подожди! Поделиться надо с комбатом! Не одни! – одёрнул его Федорахин.
– Да чего там! Берите, ребята, всё и делите между собой как хотите! Ведь ни я, ни мои подчинённые никогда с вами ничем не делились…
– А разрешите, ваше благородие, спросить всё же начистоту при бойцах? – обратился Федорахин.
– Спрашивай!
– Вот если… офицеры боевых частей идут сдаваться. Что же вам-то, командовавшему почти всю войну запасниками, не сдаться? Ведь к вам снисхождения у большевиков было бы побольше…
– А оттого, старший унтер-офицер, что солдаты мои хоть и запасники, дезертировали пока не все, и я уверен: те, что остались, уже не сдадутся! А мы, мобилизовавшие их, заставившие взяться за оружие, иногда даже силой, кинем их и пойдём сдаваться?! А как потом с этим жить?
