Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

– С девятнадцатого века многое изменилось, – вздохнул юноша, – но Европа и Америка еще эксплуатируют бедняков в бывших колониях. На нашей территории размещены американские ракеты. Зачем Германии оружие, разве мы опять хотим начать войну…

О случившемся на войне не говорили ни в школе, ни дома. Герберт знал, что отцы многих его соучеников по гимназии воевали:

– Многие учителя тоже, но это словно заговор молчания. Мы знаем, что были концлагеря, но нам никто не рассказывает, что там происходило…  – в городок Дахау, под Мюнхеном, ездили на пригородном поезде. На месте лагеря пока стояли бараки американской военной базы, закрытой два года назад.

Герберт гордился тем, что оба его родителя антифашисты:

– Мама сидела в Равенсбрюке за антигитлеровскую пропаганду, но она тоже не любит говорить о том времени…  – он знал, что мать родилась в Берлине, где она и встретила после освобождения из лагеря его отца. Герр Штрайбль, впрочем, никогда не забывал упомянуть о десяти годах заключения в Дахау:

– Его отправили в концлагерь одним из первых, в тридцать пятом году, – вспомнил Герберт, – он разбрасывал антигитлеровские листовки в университете, как ребята на премьере в опере. Они антифашисты нашего времени, то есть анти-капиталисты, а папа желает им тюрьмы…

Его чем-то задели. Герберт, не думая, извинился. Для визита в кафе он надел самые потрепанные джинсы и заштопанный на локтях свитер:

– Адольф спал, он намерен отоспаться на каникулах, а папа пошел на деловую встречу…  – наряд Герберта ни у кого не вызвал вопросов. Он вдохнул запах травки и сладких благовоний. Рыжая девушка, с желтоватым синяком на скуле, в сшитой из лоскутов юбке, размахивала холщовой сумкой, тоже с портретом Че Гевары:

– Приходи, – кивнула она вместо приветствия на плакат, – здесь не все написано, места не оставалось, но мы будем учиться танцевать сальсу…  – она повертела худыми бедрами. Герберт покраснел:

– Ты вроде новенький…  – девица окинула его испытующим взглядом, – я тебя раньше не видела…  – она коснулась синяка:

– Это после театра. Когда нас выводили, я расцарапала морду фараону, а он не выдержал и смазал мне по лицу…  – девушка презрительно фыркнула:

– Разумеется, он сделал вид, что я поскользнулась и упала…  – Герберт нашелся:

– Я здесь на каникулах, я первокурсник, – он помахал афишкой, надеясь, что я ему поверят: «Я не такой высокий, как Адольф, но я сойду за студента». Девушка выпятила губу:

– Ты баварец, что ли…  – Герберт кивнул:

– Я родился в Мюнхене, но моя мама из Гамбурга …  – он рассудил, что Гамбург не так далеко от Берлина:

– Я почти не вру, – успокоил себя подросток, – и вообще, я пришел, чтобы слушать. Мне осталось еще два года до университета…  – он, разумеется, шел на юридический факультет. Герберту хорошо давались технические предметы, однако он не хотел спорить с отцом:

– Кому-то надо передавать контору, папа считает, что это должен быть я…  – вслух он сказал:

– Я будущий юрист. Ты что изучаешь…  – девица закатила голубые глаза:

– Немецкую литературу, – отозвалась она с нескрываемой ненавистью, – мой папаша, нацистская свинья, ни на что другое не согласился. Но я хочу перевестись на испанское отделение, я мечтаю поехать в Южную Америку, сражаться с ним…  – девушка кивнула на сумку, – в партизанском отряде…  – Герберт хмыкнул:

– Нацистская свинья…  – студентка отмахнулась:

– Кто еще? При Гитлере он служил директором гимназии. Тогда в учителя пускали только нацистов. Он, наверняка, сжег партбилет в сортире, когда в Гамбург вошли британцы…  – взглянув на большие часы, она спохватилась:

– Пошли. Фальконе здесь. Слышишь, он играет на гитаре…  – из кафетерия доносился красивый голос:

– È questo il fiore del partigiano

O bella ciao, bella ciao, bella ciao ciao ciao

È questo il fiore del partigiano

Morto per la libertà….

Герберт не успел щелкнуть зажигалкой, девица затянулась самокруткой:

– Цветок растет на могиле партизана, умершего за свободу, – гордо сказала она, – Фальконе научил нас песне. Он итальянец, коммунист, он здесь тайно, то есть подпольно…  – Герберт пошел вслед за девушкой к раскрытым дверям кафетерия.

– O bella ciao, bella ciao, bella ciao ciao ciao…  – ребята, сидящие кружком, подтягивали певцу. Темноволосый парень в джинсах пристукивал ладонью по гитаре:

– Молодцы, отлично получается… – весело сказал он по-немецки, с сильным акцентом, – теперь Альбер споет «Интернационал»…  – девица шепнула:

– Фальконе, Сокол. Он очень умный, он тоже будущий юрист…  – парень поднял голову. Герберт сглотнул. Перед ним сидел Микеле Ферелли, сын итальянского партнера отца, адвоката Карло Ферелли:

– На прошлых каникулах мы вместе молились на мессе в соборе Святого Петра…  – Герберт не мог сделать и шага, – у его отца в клиентах Ватикан, известные итальянские промышленники…  – Фальконе спокойно распорядился:

– Ребята, подвиньтесь, дайте место опоздавшим…  – подмигнув Герберту, он передал гитару светловолосому юноше:

– Интернационал, Альбер. Пока не все знают слова…  – Герберту показалось, что Микеле улыбается, – поэтому давайте повторим…  – по кругу передавали отпечатанные на машинке, растрепанные копии песенника, украшенного серпом и молотом:

– Это есть наш последний и решительный бой…  – выпрямившись на стуле, Герберт уверенно повторил: «Решительный бой».

– Единственное место в Гамбурге, где варят приличный кофе…  – пыхнув сигаретой, Фальконе достал кошелек, – я угощаю, ребята…  – «Моя Италия» работала до полуночи и даже позже.

Герберт беспокоился, что хозяин его узнает, однако стойку осаждали патроны, направлявшиеся в клубы Сан-Паули. По дороге в кафе, позвонив из уличной будки в «Талию», Герберт услышал сонный голос приятеля:

– Твой папа еще не возвращался. Что, ты подцепил девицу, в библиотеке…  – Адольф смешливо фыркнул. Герберт отговорился именно девицей:

– Удачи, – зевнул Адольф, – здесь они не католички, на севере нравы вольнее…  – рыжую студентку, как оказалось, звали Эрной. На собрании девушка словно ненароком взяла его за руку:

– Она оставила телефон, – юноша покраснел, – обещала, что придет на воскресную ярмарку. Как бы отговориться от мессы? Заболеть, что ли…

Он не сомневался, что сын адвоката Ферелли ни на какую мессу не собирается. В раскрытом вороте рубашки юноши он не заметил крестика:

– При родителях Микеле его носил. Интересно, когда он успел стать коммунистом…  – словно услышав Герберта, Фальконе усмехнулся:

– Прошлым летом, когда поступил в университет. Я твоими годами хотел это сделать, – он потрепал Герберта по плечу, – молодец, Штрайбль, наш человек…  – Микеле представил приятеля, бельгийца Альбера. Светловолосый, приятный юноша улыбнулся:

– Я тоже будущий юрист. Первый курс я отучился в Лувене, но весной мой отчим получил новое назначение…  – отчим юноши был дипломатом, – он представляет Бельгию перед папским престолом…  – Альбер неожиданно зло добавил:

– Мой отчим и мамаша порядочные свиньи. Мой отец умер после войны, я его почти не помню. Мамаша выскочила замуж за бывшего активиста рексисткой партии, наших коллаборационистов, – Альбер поморщился, – он избежал ареста, сделав вид, что его членство было номинальным. Он мерзавец, каких поискать…  – юноша опрокинул рюмку граппы:

– Он свел в могилу мою старшую сестру. Она сбежала из дома, – Альбер помрачнел, – эта свинья к ней приставала. Ее нашли в Брюсселе и заперли в монастыре, где она и умерла…  – юноша затянулся сигаретой:

– Я их обоих ненавижу, что отчима, что мать. Два сапога пара. Они посещают все мессы, но нутро у них гнилое…  – Альбер хорошо говорил по-немецки:

– Отчим, скотина, до сих пор восхищается Гитлером, – угрюмо добавил юноша, – но не прилюдно, конечно. Он и меня заставил выучить язык…  – Микеле объяснил, что они с Альбером совершают паломничество в Мон-Сен-Мартен:

– Мы познакомились на Пасху,