Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 - Нелли Шульман

– Когда все закончится, я поеду в Лондон, – решила Хана, – не с концертами, просто поеду. Парни тети Марты покатают меня на лодке, сходим с дедушкой и тетей Кларой на пятичасовой чай в Fortnum and Mason, я позанимаюсь с Тиквой и Аароном. Потом меня опять ждет Америка и Бродвей с Голливудом…  – как и предсказывала тетя Марта в разговоре с ней, все документы Краузе оказались зашифрованными:

– Нацисты, мерзавцы, осторожны…  – Хана щелкала кодаком, – ничего, в Лондоне взломают их коды…  – в блокноте Краузе, в простой черной обложке, она ничего интересного не нашла:

– Шампанское, кофе, фрукты, аптека…  – Хана не стала снимать страницы, – он готовился к моему визиту. Но своим дружкам он меня не представит, нечего и ждать такого…  – не желая вызывать подозрений Краузе, тетя Марта запретила ей посещать британское консульство:

– Приедешь во Франкфурт, оттуда позвонишь мне, – распорядилась женщина, – в Гамбурге Краузе может пустить за тобой слежку. Во Франкфурте и в других местах, кстати, тоже…  – добавила она, – Западная Германия кишит бывшими нацистами…  – кроме списка покупок, Хана обнаружила на странице криво нацарапанный карандашом номер:

– Код не Гамбурга, – она запомнила цифры, – Краузе хвастался, что здесь автоматическая связь…  – вернув портфель на место, проскользнув на кухню, Хана прикрыла за собой дверь. Затрещала кофемолка, она быстро набрала номер:

– Автоответчик, – слушала она немецкую речь, – гараж во Фленсбурге. Зачем ему тамошний гараж? Его машина осталась в Бонне, лимузин он взял напрокат в Гамбурге…  – положив трубку, она сварила кофе. Поставив поднос на сбитую постель, Хана наклонилась над ним:

– Капуччино, милый…  – зашуршал нежный голос, – такой, как ты любишь…  – она не забыла о взбитых сливках и толике горького шоколада, поверх пышной шапки пены:

– Он голодал, сиротой, в подвале, в послевоенном Гамбурге. Он прибился к беглым нацистам, заменившим ему семью. Не жалей его, на войне он отправил бы тебя в газовую камеру, с другими евреями…  – мягкие волосы щекотали ему щеку. Не открывая глаз, Фридрих счастливо улыбнулся:

– Я люблю тебя, Хана, я так люблю тебя…  – он послушал стук ее сердца, совсем рядом:

– Я тоже, – шепнула девушка, – я тоже, милый.

Зеркало в гостиной семейного номера скромного пансиона неподалеку от оперного театра, было мутным, но Магдалена разглядела свои стройные коленки в черных чулках, виднеющиеся из-под пышного подола платья. За раму зеркала она заткнула приглашение на изысканной, кремовой бумаге. По карточке вились каллиграфические буквы:

– Маэстро Генрик Авербах, госпожа Майер-Авербах, доктор наук Эйриксен и госпожа Майер-Эйриксен имеют честь пригласить фрейлейн Магдалену Брунс присоединиться к волшебному путешествию в страну сказок и легенд…  – в углу мелким шрифтом указывалось: «Приветствуются фантазийные наряды».

Денег на новое платье у Магдалены не было. Едва увидев карточку, мать покачала головой: «Незачем входить в ненужные расходы». Зная о бережливости родителей, Магдалена и не заикалась о магазинах:

– Я и не собираюсь, мама, – угрюмо сказала девушка, – я что-нибудь придумаю…  – Гертруда ласково привлекла дочь к себе:

– Дурочка. Одевайся, садись в машину, ты будешь самой красивой на вечеринке…  – заводя автомобиль, фрау Брунс добавила:

– Отец с Иоганном пусть ходят по музеям, а мы поедем в одно местечко…  – Гертруда давно выучила дорогу к оптовому магазину тканей, где обрезки продавали на вес. Магдалена приладила на лицо обрамленную золотистым шнуром маску:

– Бисер, тесьму и кружева нам вообще дали в подарок от заведения…  – швейную машинку мать отыскала у приятельницы по католическому собору. Придерживая подол, Магдалена завертелась у зеркала:

– Я словно Кармен из оперы Бизе, – она улыбнулась себе, – мама права, мне идет красный цвет…  – цыганское платье, отделанное черными кружевами, блистало глубокими оттенками киновари. В небрежно растрепанные волосы Магдалена воткнула алую розу. Девушка похлопала щедро накрашенными ресницами:

– Мама не стала возражать против косметики…  – Гертруда считала, что место гриму только на сцене, – хотя она втайне надеется, что я быстро закончу карьеру певицы…  – мать громко заявляла, что хорошей католичке на подмостках делать нечего:

– Пусть там поют и пляшут…  – Гертруда закатывала глаза, – так называемые немки, вроде этой Майер…  – Магдалена отозвалась:

– Она немка, мама. Она из Праги, а отец ее родился в Судетах…  – Гертруда поджала губы:

– Я читала, в газете. Он был коммунист…  – отец добродушно заметил:

– Я тоже, милая, социал-демократ. Партии или фамилии никакого отношения к искусству не имеют, иначе мы опять вернемся во времена…  – герр Брунс не закончил. Магдалена знала, о чем идет речь. Преподавательница вокала и фортепьяно во Фленсбурге, у которой училась девушка, провела войну в Швеции:

– В тридцать восьмом году я поехала в Стокгольм, – тихо сказала женщина, – я получила стипендию тамошней консерватории. В сентябре я села на паром, а в ноябре отец прислал мне телеграмму, велев не возвращаться домой…  – родители женщины владели единственным музыкальным магазином в городе:

– Штурмовики все разорили, – учительница помолчала, – мои мать и отец едва спаслись, перейдя пешком датскую границу. Мы увиделись только в сорок третьем году, когда датчане переправили своих евреев в Швецию…  – родители женщины умерли в Стокгольме после войны:

– Но вы приехали сюда, – робко заметила Магдалена, – вам не тяжело после такого…  – преподавательница указала на вывеску за окном:

– Приехала и открыла отцовский магазин. Нельзя, чтобы от нас не осталось следа на земле, чтобы люди о нас забыли…

Девушка нащупала под корсетом платья маленький конверт. Записку она нашла в своем ящичке, в оперной канцелярии:

– Надеюсь увидеть вас на вечеринке, Магдалена, – его почерк был быстрым, размашистым, – мне надо сказать вам что-то очень важное…  – сердце трепыхнулось, девушка сжала руки:

– Ребенком он едва выжил в лагере. Папа сидел в лагерях, но взрослым человеком, а маэстро тогда был малышом. Его хотели убить, как всех евреев…  – в школе им такого не рассказывали, но герр Брунс, историк, не считал возможным скрывать от детей правду. Иоганн и Магдалена слышали и о Дахау и об Аушвице:

– Что-то очень важное…  – повторила девушка, – но ведь он женат, так нельзя, это грех…  – поправив серебряный крестик, она вдохнула знакомый запах выпечки:

– Шоколадный торт, – провозгласила Гертруда, – в честь твоего триумфа, наш дорогой первый паж. Пойдем, отец с Иоганном нацелились на мою глазурь…

Брунсы довозили Магдалену до особняка, где на крыше возвышался волшебный шатер и ехали дальше на север. Гертруда посмотрела на золотые часики на пухлом запястье:

– Семь вечера. К десяти будем дома…  – она бросила взгляд на сложенную газету, на туалетном столике дочери:

– Маэстро Авербах покоряет Гамбург…  – едва увидев афиши, Гертруда незаметно для семьи перекрестилась:

– Он похож на отца…  – женщина прочла статью с биографией маэстро, – но он ничего не знает о Магдалене. Девочка тоже никогда ничего не узнает. Он уедет, на этом все закончится…  – Гертруда думала посоветоваться со священником, но решила:

– Ни к чему. Я призналась святому отцу в Шварцвальде, кто отец Магдалены, остальное значения не имеет…  – Гертруда давно не думала о прошлом. В кабинке для исповеди она не упоминала о членстве в СС или работе в концлагерях:

– У меня другая фамилия, я живу в глуши, про меня все забыли…  – говорила себе бывшая фрейлейн Моллер. Сняв с дочери маску, она добавила:

– Хорошо, что сезон пока не начался, – «Озерный приют» открывался для постояльцев в середине июня, – иначе бы мы так не поездили. Значит, ты поняла…  – строго добавила Гертруда, – после последнего представления отправляйся домой, в городе не болтайся. Позвони, отец тебя встретит в Нибюлле…  – прошлым годом на ферму, для удобства постояльцев, провели телефон. Магдалена обняла мать:

– Ты моя клуша, – шепнула девушка, – мы с Иоганном давно не цыплята. Я люблю тебя, мамочка…  – Гертруда коснулась губами ее лба:

– Ты малышкой была, ты этого не помнишь. Я