Всему своё время - Валерий Дмитриевич Поволяев
А стадо тем временем ушло далеко – страх гнал их безостановочно, стелились олени над землей, хватая широко открытыми красными ртами воздух, падая, стремясь оторваться от страшного преследования, нырнуть куда-нибудь в тихое потайное место, где никто бы их не сумел найти. Но не дано было отыскать потайную тишь: сзади снова неумолимо залязгали железные гусеницы, застонал-завизжал смерзшийся снег, запахло маслом, порохом, бензином, ружейной сталью – духом беды и гибели.
Снова ахнул выстрел, просек лопатку рогатому самцу, тот, подпрыгнув, выстриг костлявыми ногами воздух, вымочил снег кровью и по инерции, уже беспамятный, ничего не видящий, с заваленной книзу мертвой, хотя и выбивающей из ноздрей тепло, мордой продолжал бежать некоторое время перед вездеходом, взбрыкивая ногами, высоко приподнимая зад с игрушечным заячьим хвостиком. А потом рухнул и не шелохнулся – чуть не наехал на него Митя Клешня, не помял гусеницами, едва успел отвернуть в сторону.
Не-ет, никогда он не забудет сегодняшней яркой охоты, азарта, этого сумасшедшего гона, пальбы, послушной верткой машины, умной, словно человек, и преданной, словно собака, – жаль будет с нею расставаться. Может, не уходить с буровой, а? Что-то страшно сделалось Клешне.
Сцепив зубы, он подал «атеэлку» поближе к поверженному бегуну, сбросил газ и тут же отчетливо услышал мерный стук, характерно-одышливый, четкий, крикнул:
– Вертолет!
– А я чего тебе говорил? – Рогозов напрягся. Произнес жестко: – Не трясись только. Вертолет нам ничто. Может, мы мясо для твоих буровиков добываем… Такое может быть?
– Не может, – пробормотал Клешня, – продукты нам этот стрекозел и доставляет, он все знает, – о вертолете приемыш говорил, словно об одушевленном существе.
Олени – это ерунда… А вот лоси – это уже серьезно, за них крепко достанется.
Рогозов приоткрыл дверцу и, горбя спину, кряхтя, – стариком сразу стал, хотя только что молодился, азартным, энергичным был, – высунулся наружу. Мгновенное превращение Рогозова еще больше нагнало на Клешню неясной тоски, он хотел было крикнуть Рогозову: «Не надо высовываться! Узнать могут!» – а толк от этого крика какой? Вездеход есть только в корнеевской бригаде, ни у кого другого нет.
А кто за рычагами вездехода ныне дежурит, на педали лапами нажимает? – это узнать проще пареной репы. Гражданин Окороков, по прозвищу Митя Клешня, вот кто.
Задрав голову, Рогозов следил за вертолетом. Мите Клешне снизу был виден его щетинистый седой подбородок, острый кадык, костлявая худая челюсть, вязаный теплый шарф, обмотанный вокруг шеи. Подумалось вдруг: а если он сейчас скрутит Рогозова, сдаст его вертолетчикам, простят его власти за битье лосей и оленей, за изувеченного Воронкова или не простят, а? Вряд ли простят. Выходит, сегодняшний день он не выиграл, а проиграл. Почувствовал себя сбитым с ног, озноб пронял Клешню: не-е-ет!
– Ну-ка, быстро закинем оленя в кузов, – скомандовал Рогозов, и Митя Клешня, мотнув согласно головой, спрыгнул на снег. Напялив пониже чмалахай, чтобы вертолетчики не увидели лица – хотя к чему это? – в два прыжка очутился у подстреленного рогача, поднатужился, ощерив рот. «Ахр-ря!» – и вот ведь как – если б даже Рогозов не помог, он один бы дотащил самца до вездехода.
– Не бойся, родимый, – с незнакомо-спокойной, немного жутковатой улыбкой утишил его прыть Рогозов, – вертолетчикам до нас дела никакого нет.
Опять запрокинул голову, пробил глазами, словно выстрелом, закопченное, сплошь в пороховом нагаре выпуклое брюхо вертолета, находившегося уже совсем близко, крепко стиснул сухой морщинистый рот, увидев струйчатые пятна масла, сизо-коричневые автоловые пролежни на металлическом животе машины: вертолет старый, худой, летает едва-едва, сбить его щелчком можно…
– Лети себе, родимый, лети, куда летел, – Рогозов вытянул из кармана горсть неизрасходованных тяжелых латунных цилиндриков, потряс, не разжимая пальцев: боезапас был приличным, снова окинул вертолет оценивающим взором, – у тебя своя дорога, у нас своя, и не надо нам перехлестываться. – Втиснулся в кабину, вздернул по-командирски подбородок: – Поехали дальше! Не тронут они нас.
Ошибался Рогозов – тронули. Когда догнали стадо и Рогозов изготовился к стрельбе, то снова увидел висящий над самой машиной вертолет: маслянистое пузо вот оно, побренькивает, дрожит что-то в нем, растопыренные пуговки колес хорошо видны, резина новая, недавно надетая, в волнистом рисунке протектора застрял снег. Что ощутил в эти минуты Рогозов? Усталость, покорность, готовность отвечать за проступок? Или, напротив, нежелание поддаться испугу? Он ведь и в прошлом старался не поддаваться этому обидному человеческому чувству…
Опасно завис вертолет над железным земным механизмом, очень опасно: и Рогозов и Митя Клешня одновременно ощутили желание расправиться с этой старой машиной.
Оленье стадо, воспользовавшись заминкой, попыталось оторваться от «атеэлки», и тогда Рогозов, озлясь, навскидку, почти не целясь, выстрелил. Попал в важенку. Попал, но не свалил: жакан полоснул по правой задней ноге, по скользящей содрал клок кожи; важенка, подброшенная ударом свинца, прыгнула вперед и растворилась в стаде.
– Тьфу, черт! – выругался Рогозов и с ненавистью воззрился на грязное вертолетное пузо. – Ах ты падаль! – голос его натянуто зазвенел, стал опасливо громким, заведенным, чужим. В следующий миг Рогозов совершил то, отчего Митя Клешня сжался в клубок: Рогозов вскинул ружье и, приподняв неуправляемую, будто нервным тиком стянутую верхнюю губу, выстрелил в вертолет. Даже сквозь тяжелый проволглый гул вертолетного двигателя, сквозь рокот вездеходного мотора было слышно, что жакан попал в цель – пуля звонко шлепнулась о металл, плющась, давя заклепки, дырявя дюраль.
– Зачем? – Митя Клешня даже за голову схватился, лицо стало серым.
– Чтоб не лез не в свои дела, – прохрипел Рогозов заведенно, выбил израсходованные патроны на дно кабины, загнал в черные отдушины стволов новые, – чтобы знал дядя – шутить с ним не будут.
– А если собьем?
– Еще лучше будет, дур-рак, – выкрикнул Рогозов, высунулся с ружьем наружу, – свидетелей тогда песцы за милую душу вместе с потрохами и ботинками съедят. Понятно тебе?
Вертолет после выстрела начал проворно набирать высоту, ложась набок и делая крутой вираж. Рев мотора сделался еще более громким, назойливым, опасным.
– Всю охоту, сволочь, испортил, – выругался Рогозов и проводил жадным взглядом оленье стадо.
Понимал Рогозов: надо бы и от вертолета оторваться и оленей догнать – два дела сделать, но как? Мешают все-таки летуны здорово.
– Давай вперед, не бойся! – скомандовал он Мите Клешне, проскользил стволом ружья по небу, снова беря вертолет на мушку. – Сейчас мы тебя, голубчика, учить будем, чтоб нос в чужие дела не совал…
– Ахр-ря! – то ли чихнул, то ли выкрикнул Митя. – А нас… Нас за это ведь посадят!
– Заткнись! – грубо, по-площадному (ну, граф!) выкрикнул Рогозов, нажал пальцем
