Вечная мерзлота - Виктор Владимирович Ремизов
— Не твое овечье дело! — он отстранился и поднес стакан к губам.
— Воевал-воевал! Только ни ран на тебе, ничего! — Зина одернула гимнастерку и села к нему на колени. — И ордена нет! А у Белова есть! — Она умело прикурила папиросу.
— Цыц, шалава, ты мне для разврата нужна! Остальное — ша! — он снова полез под гимнастерку. Щерился и шептал: — Я, может, и рассказал бы, да тебе этого не понять! Это была крутая судьба, Зинаида! Все в ней было — и ордена, и медали...
Зина ойкнула от боли и оттолкнула его руку. Он допил коньяк, поморщился, отерся рукавом рубахи и тут же налил еще. Взгляд его становился жестким.
— Я людишек пачками на тот свет отправлял, Зина! — Квасов говорил медленно и тихо, сквозь зубы, глаза сузил хищно, смотрел, какое впечатление производят его слова.
— Прямо сам стрелял? — Зина нервно стряхнула пепел.
— Я говорю! Ты молчишь! Твоего огребыша я в порошок мог стереть! В двадцать четыре часа! По закону! Да и сейчас могу... У него какая-то шмара есть в Дорофеевском. Не по-нашему зовут, ничего не знаешь? — Он подсел к прогоревшей буржуйке, стал подкладывать.
Зинаида заинтересованно повернулась, морщась, выдохнула дым.
— Кто такая? Откуда знаешь?
— Болтает твой Белов много, когда выпьет. — Квасов снова лег на ворох фуфаек и штанов. — Иди, дай мне французской любви, моя прынцесса! Где ты ей научилась?
Зина будто и не слышала, курила сосредоточенно, потом ухмыльнулась:
— У меня одна знакомая на мужа написала, он старик был, его забрали, и досталась ей трехкомнатная квартира. Она там ремонт сделала... — Зина с иронией смотрела на Квасова, — только сделала, а ее и забрали...
— И чего?
— Перед самой войной это было, я у них в домработницах жила. — Она погасила папиросу, встала и медленно пошла к Квасову, покачивая бедрами. — И въехал в эту отремонтированную квартиру один красавец, товарищ майор НКВД с семьей...
— Та-ак?
— Большая шишка был в Брянске! На персональной машине возили!
— И что?
— Вот он меня, шестнадцатилетнюю, и научил французской любви!
— Ну... ты способная! — Квасов смотрел на нее с интересом.
— Никого в своей жизни так не любила! — Зина глянула с вызовом, даже с пренебрежением. — Как он ухаживал! Так и в кино не бывает! Я лучше его жены была одета, жениться собирался, ждал моих восемнадцати лет... В Сочи ездили, в Ялту! Ты был на югах?
— Еще вопросы?
— Он однажды в Ялте меня спросил: знаешь, что общего между большими энкавэдэшниками и ворами в законе? — Зина вызывающе поглядывала на Квасова.
— Ну?
— И те и другие любят Сочи и Ялту! Так что ты мог бывать в Ялте! — она легла рядом. — Ты до каких чинов дослужился?
— И куда делся этот твой майор?
— Расстреляли... — она погладила его по волосатой груди.
— А ты сюда удрала... ко мне... Теперь ты моя сука! Сука моя долбаная! — он оскалился от возбуждения и уже не особенно соображал.
Радиоприемник негромко бормотал мировые новости:
«Венгерская Народная Республика начала реализацию плана первой пятилетки.
Завершился визит в Москву председателя ЦэКа демократического объединенного фронта Кореи товарища Ким Ир Сена, где он имел продолжительные беседы с товарищем Сталиным.
Премьер-министр Италии Альчиде де Гаспери сформировал новый кабинет. Прежнее правительство ушло в отставку после всеитальянской забастовки.
Тридцать первого января президент США Гарри Трумэн заявил, что отдал приказ начать производство водородной бомбы. С заявлением протеста против этого решения выступил Альберт Эйнштейн».
28
Пурга началась среди ночи, неожиданно, как будто в дверь кто неурочно постучал-попросился. С вечера ничего не предвещало, а ночью задуло и задуло, и еще сильнее, балок начало потряхивать, так что все проснулись. Гринберг предложил одеться и затащить нарты поглубже в тайгу, но каюр, прислушавшись к снежному вою за брезентовыми стенами, махнул рукой, спите, мол. Сам вышел, вернулся минут через двадцать, весь в снегу, лица не видно. Отряхнулся у порога, улыбаясь чему-то, закурил короткую вонючую трубочку.
— Оленя перевязал... в лесу-то ничего, не сильно дует, но, боюсь, надолго.
Как в воду глядел каюр Гусев — они проспали ночь, день и еще ночь, а пурга все не унималась. Выходили, откапывали грузовую нарту, доставали керосин в лампу, еду, Гусев ходил проверять оленей.
Горчаков подбросил дров в железную печурку, прикрыл тягу и помешал перловую кашу. Их было четверо. Кроме Горчакова, еще один расконвоированный заключенный — бывший полковник авиации Василий Степанович Кошкин и двое вольных — каюр Ефим Гусев и руководитель группы — двадцатитрехлетний проектировщик-изыскатель Леонид Гринберг. У их небольшой экспедиции было две задачи — нанести на карту зимние глубины реки Турухан и главная — промерить уклоны трассы железной дороги.
Каюр сидел в углу и чинил одежду, Гринберг с полковником лежали с опухшими от долгого сна бездумными лицами. Горчаков варил кашу на печке, сам рассматривал меховые, из оленьих шкур, стенки балка и вспоминал зимние работы в тундре. У них были такие же передвижные балки-будочки на нартах, в которые впрягали оленей. Вдвоем за день строили такую будку. Сначала каркас из реек, потом мелкими гвоздями крепили оленьи шкуры, сверху обтягивали парусиной. Внутри — рабочий столик, съемные нары, печку крепили к полу. Месяцами так жили и работали. Здесь все было так же, только без откидного столика.
Ели, держа миски в руках. Пурга шарахалась по стенкам, трясла настойчиво легкое жилище.
— Весело будет, если не найдет Ефим оленей! До ближайшего лагеря километров семь? Правильно, Леонид Григорич? — Полковник был крупный, с барскими замашками, говорил приятным низким голосом.
— Найдет, он вожака привязывает на длинную веревку, — Гринберг сосредоточенно скреб кашу со стенки миски и неуступчиво, если не сказать строго, поглядывал на полковника. — Опаздывать начинаем, Василий Степанович.
— Так и пурги такой еще не было! Чует мое сердце, сорвем все сроки... — полковник зацепил ложкой густой каши и подмигнул Горчакову. — Надо вам, Леонид Григорич, школу молодого зэка пройти, а то посадят, а вы простейших вещей не знаете! Вот, например, подходит к вам блатной... нет, не подходит, а подзывает вас наглючими зенками из-под козырька своей вонючей кепки...
— Василий Степанович, вы человек, конечно, знающий и смелый, воевали,
