Рушатся берега - Нгуен Динь Тхи
Танг выдал даже тех, через кого северный комитет держал связь с хайфонским горкомом. Так в руки полиции попала и Гай. Она даже не успела уничтожить материалы, которые были при ней.
Как только Гай привезли в ханойскую тюрьму, Кхак решил во что бы то ни стало связаться с ней. В этой тюрьме действовала подпольная партийная организация. Официально в тюрьме у политзаключенных существовал комитет по поддержанию порядка и комитет взаимопомощи. Используя эту легальную связь, партийная организация вела работу среди заключенных, добиваясь, чтобы на допросах они не давали показаний, которые ставили бы под удар товарищей, оставшихся на свободе.
Благодаря партийной организации Кхаку удалось связаться с Гай и выяснить, при каких обстоятельствах ее арестовали. Он передал ей, что́ она должна говорить на допросах. Пытки Гай переносила с удивительным мужеством. И каждый раз, когда ее спрашивали: «Где Ле?», следовал один и тот же ответ: «Я не знаю никакого Ле».
За судьбу Ле можно было теперь не беспокоиться, но Кхака продолжала тревожить судьба Тхиета. Танг определенно знал, что Тхиет направлен в Хайфон. Правда, Тхиет наверняка уже предупрежден и, конечно, принял меры предосторожности.
Пытки ослабили Кхака. Снова начался кашель, особенно по ночам, когда становилось холодно. От пыток и тюремной пищи у него так распухли ноги, что они еле влезали в колодки, и от этого боль становилась нестерпимой.
После первой разминки Кхак всю ночь не сомкнул глаз: невыносимо болели ноги. Он смотрел в темноту широко раскрытыми глазами, стараясь превозмочь боль. У него было такое ощущение, будто в ноги вонзались острые ножи. Он боялся потерять сознание. Тело покрылось испариной. Чтобы не стонать, он кусал губы...
Однако и на следующий день Кхак заставил себя ходить. Сделав двадцать — тридцать шагов, он, обессиленный, валился на пол. И все же Кхак упорно продолжал тренироваться. Он был уверен, как только ноги подживут и спадет отек, все будет в порядке. Когда боль немного утихала, он открывал потрепанный томик и с увлечением перечитывал поэму Нгуен Зу «Киеу».
Какой талант! Он читал стихи вслух, и его голос глухо отдавался в тюремной тишине...
Боль в ногах усилилась, и тренировки пришлось прекратить. К тому же однажды утром он закашлялся и выплюнул сгусток крови. Теперь он больше лежал. До двадцатого оставалось шесть дней. Вряд ли ноги подживут до этого времени. Нужно как-то сообщить своим на волю и перенести день побега. Или пусть вместо него бежит Гай, а он подождет, пока заживут раны. Днем Кхаку удалось связаться с Гай и передать ей план побега...
В конце дня в камеру пришел следователь Лутс.
— Ну, как ты себя чувствуешь? Сегодня вечером я вызову тебя на допрос. Да будет тебе известно, ваш Ле взят в Бак-зянге! Теперь вы можете устроить здесь свое заседание.
Он захохотал и, ласково потрепав Кхака ладонью по щеке, ушел.
А вечером они вошли в его камеру вдвоем, инспектор Ланек и следователь Лутс. Следом внесли магнето. Ланек уселся и приготовился к допросу.
— Надо отдать тебе справедливость, — сказал он дружелюбно, — ты держался мужественно. Но неужели ты до сих пор не понял, что все это ни к чему? Ты жертвуешь собой ради партии, а ее руководители продают вас. Полиции давно уже все известно, а ты с бессмысленным упорством продолжаешь все отрицать. Это же по меньшей мере неразумно. Ведь ты образованный человек! И должен уметь анализировать факты. Взять, к примеру, Ле. На первом же допросе он сознался во всем. Завтра его привезут сюда, и ты, надеюсь, уже не будешь больше отпираться. Мы готовы пойти тебе навстречу и освободить тебя, но для этого ты должен дать показания до приезда Ле. В противном случае будет поздно. Расскажи о деятельности северного комитета, о роли Ле и о том, что ты делал после ухода в подполье. Нам уже надоело возиться с тобой. Откровенно говоря, мне бы не хотелось добивать тебя, ведь ты сейчас так слаб, что вряд ли выдержишь очередной сеанс.
Кхак сидел, прислонившись спиной к стене. Через открытую дверь из коридора падал свет, освещая только половину камеры, и из темноты Кхак внимательно разглядывал инспектора. Ишь как состарился, и лицо дергается. Да, работа нелегкая! «Хитрит, конечно, да хитрость-то эта рассчитана на дураков! Но меня он, кажется, добьет», — размышлял Кхак.
Видя, что Кхак задумался, Ланек снова заговорил.
— Мне жаль твоей молодости. К тому же ты неплохой парень, и мне хотелось бы спасти тебя. Ведь гибель твоя совершенно бессмысленна. В конце концов, тебе не обязательно рассказывать обо всем. Скажи, к примеру, где вы условились встретиться с Ле или где находится Партийный комитет. Ведь сейчас, когда взяли Ле, это уже не имеет значения. А тот факт, что ты скажешь правду, даст мне право закрыть следствие и поместить тебя в больницу. Подумай об этом. Ты ведь очень слаб. Хочешь, тебе дадут молока и риса? Стоит тебе только попросить...
Пока Ланек говорил, Лутс прохаживался по коридору, время от времени заглядывая в камеру. Но как только Кхак заговорил, он тут же встал в дверях, заслонив свет. Ослабевший Кхак говорил тихо, но в тишине его слова звучали особенно отчетливо:
— Мне нечего добавить к тому, что я уже сказал. Среди нас, разумеется, иногда попадаются трусы и даже предатели. Но пусть это не обнадеживает вас. Мы, коммунисты, предвидим будущее. Вы исчезнете, страна наша станет независимой, и на нашей земле будет построен коммунизм. Так будет потому, что так хотят миллионы. Вы уничтожаете нас, и что же? Каждая капля крови, падая на землю, рождает десятки новых революционеров. Вы же сами это видите. Поэтому бессмысленны не мои, а ваши усилия. Что бы вы ни делали, в конечном счете победим мы...
Кхак говорил с трудом, тяжело дыша, часто останавливаясь. Наконец долгий, мучительный кашель потряс все его тело. Ланек встал со стула.
— Ну, хватит! Нас бесполезно агитировать. Даю тебе еще пять минут. Ты должен сказать, где вы условились встретиться с Ле. Не скажешь — забью до смерти как собаку!
«Нет, — мелькнуло в голове у Кхака, — им не удалось взять Ле!»
Лутс взялся за магнето.
— Говори! Где ты должен был встретиться с Ле?
У Кхака светились радостью глаза. Да, да, они не нашли Ле!
— Говори!
Кхак молча смотрел на беснующихся жандармов.
— Говори, где Ле, собака!
Лутс задыхался
