Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Едва только я ушел в свою комнату, я закрыл дверь на замок и открыл другую, выходящую в коридор, так что Беттине нужно было лишь нажать на нее, чтобы войти. После этого я погасил свечу, не раздеваясь.

Считается, что в романах, описывающих подобные ситуации, содержатся преувеличения, и что это далеко от правды. Но то, что Ариосто рассказывает о Роже, ожидающем Алсину, — это красивый портрет с натуры.

Я ждал до полуночи, не особенно беспокоясь, но когда прошло два, три и четыре часа, а она не появилась, я пришел в ярость. Снег падал большими хлопьями, но я умирал более от бешенства, чем от холода. За час до рассвета, я решаюсь спуститься вниз по лестнице, не надевая обуви из страха разбудить собаку, в четырех шагах от двери, которая должна быть открыта, если Беттина из нее вышла. Я нашел её закрытой. Её нельзя было закрыть иначе как снаружи: я подумал, что она, возможно, уснула; но чтобы её разбудить, я должен был бы громко стучать, и собака начала бы лаять. От этой двери до двери её комнаты было десять или двенадцать шагов. Подавленный горем и не в состоянии ничего придумать, я сижу на последней ступеньке. Ближе к рассвету, продрогший, оцепеневший, дрожащий, я решил вернуться к себе в комнату, потому что горничная, застав меня там, могла бы решить, что я сошел с ума.

Итак, я встаю, но в этот момент слышу шум внутри. Уверенный, что это появилась Беттина, я подхожу к двери, она открывается, но вместо Беттины я вижу Кандиани, который отвешивает мне такой сильный удар ногой в живот, что я, распростертый, падаю в снег. После чего он запирается в комнате, где стоит его кровать рядом с кроватями братьев Фельтрини, его товарищей.

Я быстро вскакиваю, чтобы пойти задушить Беттину, и в этот момент ничто не может утолить моей ярости, но теперь дверь закрыта. Я бью изо всей силы в дверь, собака лает, я возвращаюсь к себе, я запираюсь и иду спать, чтобы восстановить мою душу и мое тело, потому что я хуже, чем мёртв.

Обманутый, униженный, обиженный, ставший объектом презрения счастливого и торжествующего Кандиани, я провел три часа, вынашивая самые черные планы мести. Отравить их обоих мне казалось в этот несчастный момент недостаточным. Я составил сначала трусливый план идти в деревню, чтобы рассказать обо всём доктору. Мне было всего двенадцать лет, и мой разум еще не получил холодной способности разрабатывать проекты героической мести, порожденные чувством чести. Я только еще приобщался к случаям такого рода.

Находясь в таком состоянии ума, я слышу из-за моей внутренней двери хриплый голос матери Беттины, которая просит меня спуститься, потому что её дочь умирает. Раздосадованный, что она умрёт прежде, нежели я её убью, я встаю, спускаюсь и вижу ее в постели её отца, в ужасных конвульсиях, окруженную всей семьёй, полуодетую, извивающуюся. Она сгибается, выгибается, раздавая беспорядочные удары кулаками и ногами и сильными толчками то одному, то другому, избавляясь от желающих её удержать. Видя эту картину и находясь под впечатлением ночной истории, я не знаю, что думать. Я не знал ни природы, ни уловок, и был удивлен, видя себя холодным зрителем, способным владеть собой при виде двоих, из которых я намеревался одного убить, а другого обесчестить. Через час Беттина уснула. Акушерка и доктор Оливо прибыли одновременно. Первая сказала, что это были истерические припадки, и врач сказал, что дело не в матке. Он предписал покой и холодные ванны. Я посмеялся над ними, ничего не сказав, потому что знал, что болезнь этой девушки происходит только из-за её ночных трудов или из опасения, что моя встреча с Кандиани станет известна. Я решил отложить свою месть до возвращения врача. Я был далек от мысли, что болезнь Беттины притворство, потому что казалось невозможным, чтобы у нее было так много сил.

Проходя через комнату Беттины, чтобы вернуться к себе в комнату, и увидев её сумочку на кровати, я сунул туда руку. Я нахожу записку, я вижу почерк Кандиани, я иду в свою комнату, чтобы прочитать её, удивленный безрассудством этой девушки, потому что мать могла её найти и, не умея читать, отдать её доктору, своему сыну. Я подумал, что она потеряла голову. Но что сталось со мной, когда я прочитал эти слова: Поскольку ваш отец уехал, не нужно оставлять дверь открытой, как в другие разы. После обеда я пойду в вашу комнату; вы найдете меня там. После краткого размышления меня одолел смех, и, найдя себя простофилей, я счел себя излечившимся от любви. Кандиани мне показался заслуживающим прощения, а Беттина — достойной презрения. Я был рад, что получил отличный урок на будущее для моей жизни. Я нашел даже, что Беттина права, предпочтя мне Кандиани, которому было пятнадцать лет, в то время как я был еще ребенком. Вспоминая, однако, удар ногой, который он мне влепил, я испытывал желание его вернуть.

В полдень мы обедали на кухне из-за холода, когда Беттина упала в конвульсиях. Все побежали, кроме меня. Я спокойно закончил обед, а потом пошел заниматься. К ужину я увидел на кухне кровать Беттины рядом с кроватью её матери, и остался равнодушен к этому, так же как и к шуму, который производился всю ночь, и к замешательству на следующий день, когда ее припадки возобновились.

К вечеру доктор вернулся со своим отцом. Кандиани, боясь моей мести, пришел спросить меня, каковы мои намерения, но быстро убежал, увидев меня идущим на него с ножом в руке. Я не думал рассказывать доктору грязную историю: проект такого рода мог существовать при моем характере только в момент гнева. Irasci celerem tamen ut placabilis essem.[20]

На следующий день мать доктора прервала наш урок, чтобы сказать своему сыну после долгой преамбулы, что она считает болезнь Беттины вызванной заклинанием ведьмы, которую надо изгнать.

— Это может быть, моя дорогая мама, но здесь нельзя ошибаться. Кто эта ведьма?

— Это наша старая служанка, и я в этом убедилась.

— Каким образом?

— Я загородила дверь моей комнаты двумя скрещенными палками, и для того, чтобы войти, необходимо их разобрать, но когда она увидела их, она отошла, и вошла в другую дверь. Очевидно, что если бы она не была ведьма, она бы их разобрала.

— Это не так очевидно, моя дорогая мать. Пригласите сюда эту женщину.

— Почему, спросил он её, ты не вошла этим утром в комнату обычной дверью?

— Я не знаю, что вы спрашиваете.

— Разве ты не видела на двери крест Св. Андрея?

— Что такое этот крест?

— Ты напрасно притворяешься невеждой, сказала мать. Где ты спала в прошлый четверг?

— У моей племянницы, которая родила.

— Ничего подобного. Ты ходила в субботу; ты ведьма, и ты заколдовала мою дочь.

При этих словах бедная женщина плюнула ей в лицо, и доктор бросился удерживать свою мать, которая взяла палку, чтобы её поколотить. Но ему пришлось бежать за горничной, которая спускалась по лестнице, крича, чтобы поднять соседей. Он успокоил её, дав ей денег, и надел одеяние священника, чтобы изгнать беса из своей сестры и проверить, не вселился ли действительно в неё дьявол. Новизна этих таинств привлекла всё мое внимание. Все они казались мне сумасшедшими или глупцами. Я не мог вообразить чертей в теле Беттины без смеха. Когда мы приблизились к её кровати, дыхание, казалось, покинуло её и заклинания, которые делал её брат, не вернули его. Врач Оливо пришел, спрашивая у него, не являются ли эти действия чрезмерными, и доктор ответил, что это дело веры. Тогда врач ушел, ответив, что он верит только в чудеса Евангелия. Врач вошел в свою комнату, и, оставшись наедине с Беттиной, я сказал ей на ухо такие слова: — крепитесь, выздоравливайте, и будьте уверены в моей скромности . Она повернула голову в другую сторону, не ответив мне, и остаток дня провела без судорог. Я думал, что она выздоровела, но на следующий день конвульсии перешли ей на мозг. Она произносила в бреду латинские и греческие слова, и мы уже не сомневались в опасности её болезни. Её мать вышла и вернулась через час с самым известным экзорцистом из Падуи. Это был капуцин, очень уродливый, по имени брат Просперо да Боволента. Беттина при его появлении разразилась смехом, осыпая его кровными оскорблениями, которые понравились всем присутствующим, потому что только дьявол достаточно смел, чтобы так честить капуцинов, но тот, в свою очередь, поминая невежд, самозванцев и вонючек, начал наносить удары Беттине большим распятием, говоря, что он побивает дьявола. Он остановился только, когда увидел ее намерение бросить ему в голову ночной горшок, на что я бы очень хотел полюбоваться. — Если то, что тебя так возмущает, — сказала она словами, — это дьявол, ударь его своими…, ты осёл, и, если я тупица, то ты должен уважать меня, и пошел ты вон.

Я увидел, как доктор Гоцци покраснел.

Но монах, вооруженный с ног до головы, после прочтения страшного заклинания, призвал дьявольское отродье назвать ему свое имя.