Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Это было за день до Сретения Богоматери. Доктор обычно водил нас к причастию в приходскую церковь; но тут он повел нас к исповеди в Сан-Августин, церковь, обслуживаемую падуанскими якобитами. Он сказал нам об этом за столом, где мы расположились на следующий день. Мать сказала: «Вы все должны были бы идти на исповедь к отцу Мансиа, чтобы получить отпущение грехов у такого святого человека. Я намерена тоже идти туда». Кандиани и Фельтрини согласились, я ничего не сказал. Этот проект мне не понравился, но я скрыл это, полный решимости не допустить его выполнение. Я верил в тайну исповеди, и я не был способен на ней солгать, но, зная, что я выбираю сам исповедника, я бы, безусловно, никогда не возымел глупость пойти к отцу Мансиа и рассказать, что случилось с девушкой; он бы сразу догадался, что это может быть только Беттина. Я был уверен, что Кандиани расскажет ему всё, и я был очень зол. Назавтра, рано утром, она подошла к моей кровати, принеся воротничок, и подсунула мне письмо. «Ненавидьте мою жизнь, но уважайте мою честь и мирскую темноту, в которой я живу. Никто из вас не должен идти завтра на исповедь к отцу Мансиа. Вы единственный, кто может сорвать этот план, и я вам предложу для этого средство. Я увижу, действительно ли вы питаете ко мне дружбу». Удивительно, как эта бедная девушка пробудила во мне сострадание этим письмом. Несмотря на это, я ответил ей так: «Я понимаю, что, несмотря на все нерушимые законы исповеди, проект вашей матери должен вас беспокоить, но я не понимаю, почему, для того, чтобы сорвать этот проект, вы собираетесь рассчитывать на меня скорее, чем на Кандиани, который заявил о своём одобрении. Все, что я могу вам обещать, что я не буду в этом участвовать, но я ничего не могу сделать с вашим любовником. Это вам надо поговорить с ним». Вот ответ, который она дала мне: «Я больше не разговаривала с Кандиани с роковой ночи, которая сделала меня несчастной; и я не буду говорить с ним больше, даже если, поговорив с ним, я смогу стать снова счастливой. Вы единственный, кому я хочу доверить свою жизнь и честь». Эта девушка казалась мне более удивительной, чем все те из романов, прочитанных мной, где изображались разные чудеса. Мне казалось, что она играет со мной с беспримерной наглостью. Я видел, что она желает вернуть меня в свои цепи; и хотя меня это не интересовало, я, тем не менее, был расположен сделать щедрый поступок, на который она считала способным единственно меня. Она была уверена в успехе, но в какой школе она научилась так хорошо понимать человеческое сердце? Возможно, чтение некоторых романов является причиной погибели многих девушек, но очевидно, что чтение хороших учит их приятному обхождению и упражняет в социальных добродетелях. Настроившись на то, чтобы проявить по отношению к этой девушке всю доброжелательность, на какую она сочла меня способным, я сказал доктору в момент, когда мы ложились спать, что моя совесть заставляет меня отказаться от того, чтобы идти на исповедь к отцу Мансиа, и что я не хотел бы отделяться при этом от своих товарищей. Он ответил, что проникся моими причинами, и что он поведет всех в Сент-Антуан. Я поцеловал ему руку. Это было проделано хорошо, и я увидел Беттину в полдень, пришедшую за стол с выражением удовлетворения на лице. Открытое обморожение заставило меня оставаться в постели, и доктор пошел в церковь со всеми моими товарищами; Беттина осталась дома одна, она пришла и присела на мою кровать. Я ждал. Я видел, что настало время для большого объяснения, которое, в глубине души, не было мне неприятно.

Она начала с того, что спросила меня, не сержусь ли я на то, что она выбрала такой момент, чтобы со мной говорить. Нет, ответил я ей, потому что вы выбрали его, чтобы сказать, что чувство, которое вы ко мне испытываете — только дружба, и вы должны быть уверены, что в будущем никогда не будет такого, чтобы я мог доставить вам беспокойство. Таким образом, вы можете делать, что хотите. Чтобы поступать иначе, я должен был бы быть влюблен в вас, а этого уже нет. Вы задушили росток страсти в одно мгновенье, когда вошли в мою комнату после пинка, который отвесил мне Кандиани. Я возненавидел вас, потом стал презирать, потом вы стали для меня безразличны, и, наконец, безразличие исчезло, когда я увидел, на что способен ваш ум. Я стал вашим другом. Я прощаю ваши слабости, и, привыкнув видеть вас такой, какая вы есть, я выработал для Вас самую высокую оценку, достойную вашего ума. Я был обманут, но это неважно: существует нечто божественное, которым я любуюсь, его люблю, и я думаю, что данью по отношению к нему было бы чувство самой чистой дружбы. Платите мне той же монетой — искренностью, а не маневрами. Прекращайте же все ваши нелепости, потому что вы уже получили от меня все, на что вы могли претендовать. Сама мысль о любви отталкивает меня, потому что я не могу любить иначе, чем будучи уверен, что любим. Вы властны отнести мою глупую деликатность на счет моего возраста, но дело не может обстоять иначе. Вы написали мне, что вы не разговариваете больше с Кандиани, и если я являюсь причиной этого разрыва, знайте, что я этим недоволен. Ваша честь требует стереть пятно, которое легло на вас, и я должен остеречься в будущем нанести ей малейшую тень. Вообразите, что вы влюбили кого-либо в себя и соблазняете его таким же образом, как вы делали со мной; вы вдвойне неправы, потому что может статься, что если он вас полюбит, вы сделаете его несчастным. Все, что вы сказали мне, ответила Беттина, основано на ошибке. Я не люблю Кандиани и никогда не была им любима. Я возненавидела Кандиани и ненавижу его, потому что он это заслужил, и я заверяю вас в этом, несмотря на то, что обстоятельства сложились против меня. Что касается соблазнения, я прошу избавить меня от этого гнусного упрека. Не кажется ли вам, что если бы вы прежде не соблазнили меня, я бы никогда не сделала того, в чем я раскаиваюсь по причинам, которыми вы пренебрегаете и которые я вам изложу. Ошибка, которую я допустила, велика лишь потому, что я не предугадала вреда, который она может мне нанести в неопытной голове такого неблагодарного, как вы, который может меня в этом обвинить.

Беттина плакала. То, что она мне сказала, было правдоподобно и лестно; но я слишком многое видел. Кроме того, она показала мне, что с помощью своего ума может заставить меня поверить во всё, что она мне предложит, и что ее рассуждение — только результат воздействия её самолюбия, которое заставило бы её переживать мир как мою победу, что слишком её унизит.

Неколебимый в своей мысли, я ей ответил, что верю всему, что она только что рассказала мне о состоянии своего сердца до того момента, когда заставила меня влюбиться в себя, так что я обещал, что сохраню ей в своей душе титул соблазнительницы. Но согласитесь, сказал я ей, что жар вашего огня был кратковременным, и достаточно было небольшого ветерка, чтобы его потушить. Ваша добродетель, которая отрешилась от своих обязанностей только на час, и которая возобладала вдруг над вашими чувствами, введенными в заблуждение, заслуживает некоторой похвалы. Вы, обожавшая меня, стали вдруг нечувствительны ко всем моим огорчениям, которые я сообщил вам. Мне еще надо понять, каким образом эта добродетель могла вам быть столь дорога, в то время как Кандиани не переставал сокрушать её каждую ночь в своих объятиях.

— Вот что я хотела бы, чтобы вы увидели. Вот что я не могла вам объяснить, и что я не смогла вам рассказать, потому что вы отказались от свидания, о котором я вас просила, и на котором сообщила бы вам правду.

Кандиани, — продолжала она, — признался мне в любви через восемь дней после того, как приехал к нам. Он просил моего согласия, чтобы его собственный отец сделал мне предложение от его имени, прежде, чем он завершит свою учебу. Я ответила ему, что я еще недостаточно хорошо его знаю, что у меня нет на это согласия, и попросила его не говорить мне больше об этом. Он сделал вид, что успокоился, но я догадалась вскоре, что это не так, так как не было дня, когда бы он не попросил, чтобы я пришла его причесать. Когда я ответила ему, что у меня нет на это времени, он сказал мне, что вы были счастливее, чем он. Я посмеялась над этим упреком и над его подозрениями, потому что весь дом знал, что я заботилась о вас. Это было через пятнадцать дней после того, как я отказала ему в удовольствии прийти его причесать, — он час провозился с вами в этом фарсе, о котором вы знаете, и из которого, конечно, родился огонь, породивший мысли, которых вы до того не имели. Что касается меня, я была очень довольна; я любила вас, и, отказавшись от естественных для моей страсти желаний, никакого раскаяния не испытывала. Мне не терпелось увидеться с вами на следующий день, но в тот же день после обеда пробил час моих несчастий. Кандиани сунул мне в руки записку и письмо, которое затем я спрятала, с намерением в дальнейшем показать его вам, в свое время и в своем месте.

С этими словами Беттина передала мне письмо и записку. Вот эта записка: «Либо встретьтесь со мной не позже, чем этой ночью в вашей комнате, оставив приоткрытой дверь, ведущую во двор, либо подумайте о ваших делах завтра, при встрече с доктором, которому я передам письмо, копию которого вы видите». Письмо содержало рассказ бессовестного и обозленного доносчика, которое, в действительности, могло иметь весьма скверные последствия. Он говорил доктору, что его сестра проводила со мной утренние часы, когда тот шел служить массу, в преступной связи, и он обещал дать ему затем такие объяснения, которые сняли бы всякие сомнения. После размышления, продолжила Беттина, я, по необходимости, была вынуждена выслушать это чудовище. Я оставила дверь приоткрытой, и я ждала его, положив в карман стилет моего отца. Я ждала его в дверях, чтобы он говорил со мной оттуда, поскольку моя комната отделена от комнаты, где спал мой отец, лишь перегородкой. Малейший шум мог его разбудить. На мой первый вопрос о клевете, содержащейся в письме, которое он грозился передать моему брату, он ответил, что это не клевета, потому что он сам видел все, происходившее между нами утром, через отверстие, которое он проделал в полу мансарды над вашей кроватью. Он решил, что раскроет всё моему брату и моей матери, если я буду упорствовать, отказывая ему в тех же снисхождениях, которые, он был уверен, я оказываю вам. Высказав ему в справедливом гневе самые ужасные обвинения и назвав его трусливым шпионом и клеветником, ибо он не мог видеть ничего, кроме детских шалостей, я кончила, поклявшись ему, что он напрасно обольщается надеждой меня сломить угрозами, касающимися ребячьих игр. Тогда он стал приносить тысячу извинений и доказывать мне, что я должна отнести на счет своей неуступчивости его поступок, который он может оправдать только страстью, что я его спровоцировала и что это сделало его несчастным. Он согласился с тем, что его письмо, может быть, клеветническое, и что он действовал предательски, и он заверил меня, что никогда не использует силу для достижения милостей, которые желает заслужить только постоянством своей любви. Я почувствовала себя обязанной сказать ему, что я могла бы полюбить его в дальнейшем, и обещала ему, что я не подойду больше к вашей кровати, когда доктора не будет; я отослала его счастливым, и он не осмелился попросить у меня даже одного поцелуя, когда я обещала, что мы могли бы поговорить как-нибудь в другой раз в том же месте. Я пошла спать в отчаянии, сознавая, что я не смогу ни видеть Вас, когда нет моего брата, ни дать вам объяснение о сложившихся обстоятельствах. Так прошло три недели, и я страдала невероятно, потому что вы не переставали меня звать, а я все время чувствовала себя обязанной уклоняться. Я боялась остаться наедине с вами, потому что была уверена, что не смогу помешать себе разъяснить вам причину изменения моего поведения. Прибавьте, что я видела себя обязанной по крайней мере раз в неделю выходить к входной двери, чтобы поговорить с мерзавцем и умерить словами его нетерпение. Я, наконец, решилась окончательно прекратить мое страдание, когда увидела, что угрожают и вам. Я предложила вам пойти на бал, одетым как девушка; я собиралась открыть вам всю интригу и предоставить вам возможность всё исправить. Эта бальная вечеринка была неприятна Кандиани, но мое решение было принято. Вы знаете, какого рода возникло препятствие. Отъезд моего брата с моим отцом вдохновил нас обоих на одну и ту же мысль. Я пообещала вам прийти прежде, чем получила записку от Кандиани, в которой он не просил меня о рандеву, но предупредил, что собирается прийти в мою комнату. У меня не было времени, ни для того, чтобы сказать ему, что я имею основания запретить ему приходить, ни для того, чтобы предупредить вас, что я приду к вам лишь после полуночи, как я и собиралась сделать, потому что была уверена, что после часа болтовни отправлю этого несчастного в его комнату; но проект, для которого нужно было связаться с вами, требовал гораздо более длительного времени. Оказалось, что невозможно заставить его уйти. Я вынуждена была слушать его и страдать всю ночь. Его жалобы и его сетования на свое несчастье длились бесконечно. Он жаловался, что я не хочу соглашаться на проект, который, если бы я любила его, я бы одобрила. Он заключался в том, чтобы бежать с ним на святой неделе в Феррару, где жил его дядя, который принял бы нас и легко нашел резоны, понятные его отцу, чтобы быть в дальнейшем счастливыми всю жизнь. Возражения с моей стороны, его ответы, детали, объяснения для устранения затруднений, заняли всю ночь. Мое сердце обливалось кровью при мысли о вас, но мне не в чем упрекнуть себя, и ничего не произошло такого, что сделало бы меня недостойной вашего уважения. Единственным основанием для этого стало бы то, что вы решили бы, что все, сказанное мной вам — сказка, но тогда вы были бы неправы и несправедливы. Если бы я смогла заставить себя пойти на жертву ради любви, я могла бы заставить этого предателя выйти из моей комнаты через час после того, как он туда вошел, но я бы предпочла смерть этому ужасному средству. Могла ли я предположить, что вы находитесь снаружи, на ветру и под снегом? Мы оба достойны жалости, но я более, чем вы. Все это было записано на небесах, чтобы лишить меня здоровья и стать причиной появления конвульсий, причем я даже не уверена, что припадки не возобновятся. Говорят, что я заколдована, и что мной овладели демоны. Я ничего не знаю об этом, но если это правда, я самая несчастная из всех девушек. Тут она замолчала, и у неё полились потоком слёзы и стоны.