Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина
Екатерина помнила, как лет десять назад испросила его, почему в пору, когда она была еще Великой княгиней, он, преодолевая немалое расстояние, приезжал в Петергоф или Ориенбаум, навестить ее и ее маленький круг друзей. Ответ графа поразил ее: он поведал, что учинять оное его заставляла любовь к ней. А ведь она даже не догадывалась об его чувствах. Как ей не ценить таковое отношение к ней оного поклонника! Получая ежегодно на Новый год золоченый поднос с фруктами, она почти не сумневалась, что оное от графа Разумовского или, на крайний случай – от графа Строганова. Для себя она решила, что не подвергнет опале любимого сына Разумовского, Андрея Кирилловича. Бог с ними! Пусть и Разумовский и Панин работают на благо Отечества: много чести показать, что она ими недовольна, а, следовательно, все они для нее в опале. Лучше она сделает вид, что их возня ее никак не задевает. Но доверять, естественно, она им более не станет. Пусть их не обижаются! Ей жаль токмо графа Кирилла Григорьевича, коий, как ей донесли, страшно переживает из-за своего любимого сына.
А французы как были ей враждебны, так и остаются оными. Вот так, господин де Корберон, верный дружок Андрея… Впрочем, опала для сына любезного ей графа Кирилла Григорьевича самая незначительная: с паршивой овцы хоть клок шерсти. Она сумеет его использовать во благо отечества, отправив его подальше от Петербурга. В ее планах послать умелого соблазнителя в Неаполь послом, пусть очарует королеву, дабы она стала доброжелателем России.
* * *
При дворе проводился новогодний маскерад, и, хотя немного хворая, Екатерина все-таки позволила себе немного по присутствовать на балу. Собралось масса народу, чтобы посмотреть испанскую кадриль из двенадцати пар. Все были одеты в белое с голубым. Просмотрев танцы, императрица не села на сей раз играть в карты, но все время проговорила со Львом Нарышкиным и Федором Барятинским, кои стояли у ее тронного кресла, докладывая ей последние слухи и пересуды.
Глядя на танцующих, Левушка говорил, как всегда, с некоторой насмешкой:
– Вчерась, датский посланник Асфельд дал обед и бал. Де Корберон сказывал, хозяин сего посольства, господин Асфельд так скуп, что после обеда непременно подсчитает колико осталось вина.
Екатерина, подняла брови. Граф Нарышкин утвердительно кивнул:
– Ничего удивительно: получая двадцать пять тысяч в год, он сам ходит на рынок за мясом.
Язвительно улыбнувшись, Екатерина молвила:
– С чего тут, граф, удивляться, коли датчане доподлинно, как и французы, прижимистый народ? И вовсе оное не удивительно! Вот то, что наш тобольский губернатор Чичерин совершает всяческие ужасные вещи, что его бы следовало казнить, вот оное – да, страх Божий. Или вашего однофамильца Нарышкина из Сибири за проделки пришлось посадить пока в монастырь, но, видимо, придется отправить по Государевой дороге, куда подальше в острог.
Теперь брови на лоб поползли у Нарышкина.
– Что за Нарышкин? Отколь он взялся? – воскликнул он в полголоса в превеликом удивлении.
Екатерина слегка пожала плечи.
– Откуда-то взялся, Левушка. Забудь, он тебя не касается! Давай переменим материю.
Барятинский, сразу встрепенувшись, коснулся более приятных вещей:
– Ваше Величество, вы, сказывают, преподнесли вчерась прекрасные подарки артистам итальянской оперы: мужчины, слыхал, получили золотые табакерки, а Бонафини – бриллиантовую брошь.
Екатерина повернула к нему веселые глаза:
– А Гримм получил табакерку с моим портретом, и директор университета Домашнев – пять тысяч рублев и тысячу прибавки в жаловании и табакерку в две с половиной тысяч рублев.
Граф Нарышкин сделал нарочитую завистливую мину, дескать, почему его не было среди счастливцев. Екатерина, насмешливо глянув на него, отвернулась и увидела генерала Бауэра среди гостей, коий, подружившись с де Корбероном, благодаря его рекомендации, намеревался перейти на службу французскую. Выяснилось оное из незашифрованного письма де Верженна. Императрица, показав глазами на полу – опального генерала, спросила обер-шталмейстера:
– Что генерал Бауэр? Все такожде следует своим глупым намерениям служить королю Людовику?
– Государыня, ужели вы не знаете? Граф Потемкин, прознав про то, сказал свое горячее слово оному Бауэру, и тот уж и мыслить про то забыл.
Екатерина удовлетворенно одарила Нарышкина совершенно милостивым взглядом.
– Что еще знатного преподнес нам сей француз, де Корберон? – спросила она, разглаживая глазетовый манжет на рукаве своего серебристого одеяния.
– Мыслю, ничего особливого. Я ездил с ним, с Асфельдом и Нолькеном на санях на фарфоровый завод. Осмотрели там же – рисовальную школу. Де Корберону любопытны были мужицкие дети и их чистенькие спаленки. Служитель тамошний показал нам и залу, где они обедают и работают.
– Ну и как де Корберон?
Нарышкин, усмехнувшись, ответил:
– На удивление, ему понравилось, особливо, что, по рекомендации их главного попечителя, Ивана Бецкого, дети разыгрывают у себя в школе пиесы.
– Небось, у них таких школ и близко нет, – заметила довольная Екатерина. – Пусть учатся у нас. Ты же знаешь, Левушка: «кто завидует, тот страдает», – молвила она с улыбкой и перешла на другую материю:
– Слыхала, кстати, де Корберон переехал или собирается переезжать?
– Да, надоело ему соседство Орловых на Мойке, он переезжает на Галерную.
– Вот как! Не худо придумал: Орловы ему не угодили! Куда бы мне тогда съехать от сих братцев? – молвила она тихо, опустив лицо. Нарышкин молчал, не зная, что сказалть.
– И это все, что ты имеешь мне сказать о французском шалопае, Левушка? – подняла на него глаза Императрица.
– Все, Ваше Величество, окроме еще одного его изражения, дескать, у России есть академии, но нет академиков, есть фабрики, но нет хороших фабрикантов.
Екатерина бросила на де Корберона, весело смеющегося в тот момент в компании молодых повес, скептический взгляд, но тут же отвела глаза.
– Что ж, можливо, он и прав, но сие положение весьма скоро исправится, пусть сей молодец не беспокоится. Не сумлеваюсь, мы его Францию далеко опередим. Чаю, не все такового мнения о наших университетах. Что говорят Кауниц и Лобкович, к примеру?
– Об том пока не ведаю, государыня-матушка. Мыслю, ничего худого они не осмелятся сказать.
Екатерина
