Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– Но смилуйтесь, пани.
– Не отрицай, тебя выдало лицо. Прошу! Прошу! Никогда от тебя этого не ожидала.
– Я клянусь вам.
– Ну, достаточно, мне смеяться хочется.
Адвокат нахмурился; ему явно невезло, просил о разрешении поменять одежду.
– Хорошо, дорогой адвокат, – воскликнула, вставая с кресла, баронша, которая играла роль хозяйки, – но, пожалуй, тебя снова во флигеле помещу, потому что во дворце всё занято.
– Значит, ещё есть гости, кроме Мыльского? – спросил он.
– Да, – шепнула баронша, – ещё несколько человек.
Уставший и кислый Шкалмерский снова пошёл в холодный покойчик во флигеле, где собирался переодеться, а в действительности сел на кровать и думал.
Баронша была любезной, но какой-то иной, осторожной, немного холодной, почти насмешливой. А этот Мыльский! Кто бы это ожидал? Шкалмерский в эти минуты гнушался этими охотниками, бегающими за приданым. В самом деле, что за удивительная предусмотрительность! Какая отвратительная жадность! И так вырвать у него одну из его надежд – из-под носа, внезапно, фу!
Он удивлялся бесстыдству этого человека, а особенным феноменом (которому в таких случаях все подчиняются) совсем не обратил этих замечаний на себя. Выставлял себя как жертва человеческого предательства.
Президент не появился, так что наконец одетый Шкалмерский уже после десяти часов направился во дворец. Он вошёл в салон и на пороге чуть не остолбенел.
В нём не было никого, только баронша в кресле, а рядом с ней, фамильярно обнимая его подлокотники, сидел тот вчерашний незнакомец со ставицкой потовой станции.
Адвокату сделалось плохо, тошно, и он должен был использовать всю силу, какую имел над собой, дабы не показать излишнего замешательства.
В эти минуты ему в голову пришло всё, что он так опрометчиво разболтал, попивая то отличное Bordeaux, и ироничное «до свидания», на которое он пожал плечами.
На губах незнакомца была дивная улыбка, он крутил усы, и проговорил, поглядывая на адвоката:
– Chere amie, хотя мы наполовину уже знакомы, познакомь нас официально с паном адвокатом.
– Пан ротмистр Завала, пан адвокат Шкалмерский, – подавляя усмешку, сказала баронша.
Что Шкалмерский предпочёл бы в эти минуты быть неизвестно где, это точно, но уважение к самому себе велело не терять самообладания; он сделал весёлое выражение лица. Однако же в его душе, как в репетире, постоянно стучало одно: «Шли бы вы все!..»
Не было сомнения: этот незнакомец, который так ехал к Закревке, который немного знал президента, был старый приятель баронши, которому она осталась верна. Легко теперь было догадаться, что их отношения никогда не прерывались, что Жабицкая, специально не желая отбирать надежды и уменьшать рвения адвоката, дала ему это понять, и что ротмистр, на одной ноге, с покрашенными в чёрный цвет усами, представлял того некогда красивого молодого человека.
Уже нечего было делать там адвокату, оставалось только стараться прилично отступить раненому, не показывая боли, дабы не слышать за собой смеха.
Его положение было незавидным.
Ротмистр мог посмеяться над его проектами насчёт баронши, а безжалостная пани Жабицкая могла шепнуть, что он имел виды и на Альбину.
Шкалмерский был очень зол на себя, чувствовал, что в голове у него всё смешалось, и что от этого беспокойства у него могла появиться желтуха. Добавим дело с Симеоном и единственную спасательную доску в пане Себастьяне.
Разговор, несмотря на мысли, которые его прерывали, как тучи, был очень оживлённый; адвокат пытался показать себя весёлым, равнодушным и – только законником, занятым своим ремеслом. Нужно признать, что благовоспитанная баронша (счастливые люди бывают милосердными) и ротмистр милосердно помогали ему сыграть эту сцену.
Спустя какое-то время вошёл, смеясь ещё на пороге, президент и пошёл чересчур нежно обнимать адвоката. Его сопровождал Мыльский со стёклышком в глазу и руками в карманах, выглядящий уже паном дома и совсем без церемонии. Президент подмигнул Шкалмерскому, проводил в свой покой. Там, хорошо осмотрев дверь, он остановился в середине и заломил руки.
– Ну, видишь, что тут делается! – воскликнул он. – Это женщина без сердца, без совести, привела своего ротмистра Завалу, и шутит надо мной, над данным словом, над моей привязанностью!
– Но, пане президент благодетель, – ответил Шкалмерский, – тут уже нет спасения, оставьте меня в покое. Я только вам в утешение скажу, что до получения этих неаполитанских сумм очень далеко, что завещание так составлено, что только на доход имеет право.
– Только на доход!! – подхватил жадный старик. – Только на доход!! Много ли этого дохода?
– Ну, думаю, что больше сорока тысяч.
– Это прекрасная вещь, а капитал?
– Этого не укусить, – добавил адвокат тихо.
– А завещание верное?
– Законное и сильное; более сильная, чем завещание, панна Фелиция, при воспоминании о которой по мне пробегает дрожь. Она не любит сестру и видеться с ней не хочет, и слышать о ней.
– Мой благодетель, – сказал президент, – как же она выглядит? Это несчастное создание; может, я бы её к себе в дом взял. Хотя всё равно это родственница, бедная сирота, ей бы тут у меня было как у Бога за пазухой.
Адвокат только махнул рукой.
– Что? Нельзя? – спросил президент.
– И не думайте.
– Почему? Почему?
– Вы не могли бы её людям показать, ехидная и злая!
– Ну, тогда сидела бы спокойно, отдельно, при всех удобствах. Это всё равно семья, есть некоторые обязанности; я ей напишу: то, что она чувствует неприязнь к баронше, – справедилво, весьма справедливо, но та после свадьбы со своим возлюбленным уедет. А оттого что окончания траура по отцу ждать не будет, ну, за это я ручаюсь тебе.
Президент ходил задумчивый.
– Так было бы лучше, я бы просил её руки, вздохнула бы. Но, может, и эта имеет какого-нибудь ухажёра? – спросил он.
Адвокат начал иронично смеяться.
– Или опять так, – спросил старик, – так ужасна?
– Пане благодетель, – спросил адвокат, – я ещё как жив, никогда ничего подобного не видел. Страшная – это ничто, омерзительная – это ничто, но злая, но безжалостно насмешливая!
– Всё-таки она права. О, баронша! Сердце за грош, женщина легкомысленная.
Вздыхая, сел старик в кресло, сложил руки и начал покручивать пальцы, как обычно делал, когда его очень угнетали мысли.
– Ну, а дело? – спросил он. – Ты достанешь мне деньги?
Адвокат теперь больше думал, как оттуда вырваться и найти кредит для себя самого, чем для уважаемого президента. Он только вздохнул.
– Трудно! – сказал он.
– А тут мне ещё больше будет нужно, потому что ты знаешь, – понизив голос, добавил он, – ведь Мыльский просил руку Альбинки. Я предоставил ей вольную волю. Она приняла его. Мне это не на
