Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Адвокат сперва ничего не отвечал. Президент изучал его глазами и не скоро из него вытянул:
– Будет чрезвычайно трудно. Доверительно скажу вам, что нотариус не достаточно следит за ипотечными книгами; имеет ли кто право, или нет, каждый заглядывает – ну, и болтают.
Президент сильно покраснел и притих.
– Я сделаю всё, что только можно, верьте мне, президент, буду стараться изо всех сил, но за результат ручаться не могу.
Хозяин уже не имел охоты смеяться – вся его физиономия изображала упадок сил и сомнение. Комедии с адвокатом он уже не играл; после воспоминаний об ипотечных книгах он сидел задумчивый, уничтоженный, глядя в окно и ничего не видя. Для него эти события были также роковым ударом. Оба побитые, молчаливые, они почти уже не надеясь на себя, не старались взаимно понравиться друг другу. Президент забыл попросить гостя сесть, а когда тот объявил желание уехать перед обедом, он вовсе не задерживал его на обед, позволил ему даже, не прощаясь с бароншей и не заходя уже в салон, выйти потихоньку, под предлогом не делать церемоний. Наконец он не проводил его даже до двери, жалуясь на распухшие ноги, и адвокат выехал из Закревка почти незаметно.
Все умственные силы президента были сосредоточены на той счастливой идее дать приют бедной покинутой панне Фелиции у себя.
Достойный человек!
* * *
Траминский снова один занимал свою пустую квартиру и, сказать правду, хоть восстановил прихожую и с некоторой радостью привёл её в прежний порядок, потому что Вилмус со своим ремеслом очень мусорил и захломлял деревом, однако, когда парня не стало, старику в первый вечер было как-то грустно и тоскливо.
Почему он вдруг выехал, Траминский толком не знал, но у него было то утешение, что в течение нескольких недель он замечал в Вилмусе чрезвычайные перемены, не говорил ещё: исправление, но надеялся, что был на пути к нему. Парень добровольно отказался от водки (правда, очень жадно пил пиво), но работал с утра до ночи и что бы он ни делал, браком не было. У него был настоящий талант к рисунку и резьбе.
Рука быстро привыкла к работе, а чего не умел, догадывался. Что самое удивительное – потому что это мало какому рабочему удаётся – он нашёл занятие, заработал денег и значительно изменился. Был весел, как раньше, остроумничал и шутил, особенно, когда думал, что позабавит этим старика, но стал серьёзен и часто бывал задумчив.
– Ты знаешь, Вилмус, – сказал ему однажды Траминский, – я аж боюсь, ты теперь такой степенный.
– А чего вы боитесь?
– Не прикидываешься ли ты передо мной, потому что не может быть, чтобы тот дьявол, что так долго в тебе сидел, так вдруг из тебя вышел.
Вилмус смеялся.
– Вы думаете, что дьявол выехал? Нет, нет, он сидит во мне, только теперь дерусь с ним и не даюсь ему. Часто он подбивает меня на водку, что только зубы стисну, но хлопну пивка… и стерплю.
– Держись только! Чтобы это долго продлилось!
– Ну, покамест побеждаю. То, что я виноват, что медленно прихожу к разуму, – прибавил он, целуя ему руку, – нет сомнения. Если бы я сюда не зашёл в тот вечер, Бог знает, что бы со мной было. Эта ваша брань подействовала.
– Но я во всём этом вижу только благодать Божью, а что не понимаю, в этом признаюсь.
Вилмус улыбнулся.
– Что здесь понимать или не понимать? – сказал он. – Простая вещь: бедность достала, пришло время опомниться.
Расскажем о том, как дошло до переселения.
Вернувшись однажды вечером домой, Траминский удивился и испугался, когда нашёл первую комнату чистой, подметённой, ни куска дерева, и задумчивого Вилмуса в углу с той тростью в руке.
– Что это значит? – спросил он.
– Что? В конце концов нужно было вас заранее избавить от этой экзекуции, отец мой, – Вилмус поцеловал ему руку. – Я должен был сам себя выгнать, чтобы вы меня не выгнали.
– Что у тебя в голове? Разве я тебе что-нибудь говорил? Когда? Стыдись.
– Упаси Боже, господин, это я по собственной свободной и непринуждённой воле реализовал над собой этот декрет об изгнании.
– Но зачем? Почему?
Вилмус задумался, как солгать.
– Ну… я скажу вам. Места не было, давали всё более объёмный материал для работы, комнатка завалена, не пройти. Мне тесно, вам неудобно; мастер, для которого работаю, дал мне комнату задаром!
Траминский начал крутить головой.
– Где? Что? Как? Болтаешь? Кто тебе бесплатно даст комнату? Мастер? Что же? Он полюбил тебя?
– Скажите, господин, а вы мне сами не отдали свою последнюю комнату, хоть часто через эти колоды трудно было переступить, а над вашей головой я пилил, царапал и стучал?
– Это ничего, я это сделал из милосердия.
– А он из расчёта, – добавил Вилмус, – имеет меня под рукой, увидит, исправит.
– Всё-таки я в неволе держать тебя не думаю, – сказал старик, – ты выбрался, плохо тебе было, с Господом Богом, но так внезапно, ничего мне не сказав.
– Золотая ты моя, милосердная душа! – воскликнул в волнении юноша, вставая перед ним на колени. – Тебе уже будет грустно по этому разгельдяю, уже не найдёшь, кому отдавать горько заработанные деньги. Успокойся, честных достаточно, что тебя обдирать будут, но сердца, чтобы и любило тебя, как моё, не найдёшь. Да, господин мой, в этой недостойной груди, под этими лохмотьями негодяя есть что-то, что любит и умеет быть благодарным. Верь мне, я не такой негодяй, как тебе кажется. Правда, что люблю бить; увидев шута, хулигана, трутня, у меня прямо ладонь свербит; рюмочка для меня очень заманчива; за ладным поцелуем пойду на другой конец света, если по дороге не найдётся иной, но, хозяин, во мне ещё не всё прогнило. Иногда в костёле у меня наворачиваются слёзы, когда разговариваю с Господом Богом. Но мне было плохо, плохо на свете и так жарко на душе. Но – не будем говорить об этом.
Он весело встал.
– А теперь, – сказал он с серьёзностью студента, который проговаривает выученное приветствие, – а теперь, мой благородный благодетель, разреши мне в доказательство вечной благодарности осмелиться преподнести тебе в подарок неудачное творение своих рук. Это трость, vulgo, украшенная изображением такого же негодяя, как я. Смотри, хозяин, смеётся бестия, наверно, думает какую-нибудь выходку состряпать!
Пусть тебе этот образ, вырезанный молоденькой неопытной рукой, напоминает
