Презумпция вины - Анна Бабина

– Ничего сложного, – сообщил через минуту. – Язык, эссе и портфолио.

– Портфолио? Я что, модель?

– Теперь так везде. Собираешь доказательства своих достижений, победы, публикации…

– Публикации? У меня ни одной.

– Сейчас глянем. Вот смотри, нужно две статьи, требований никаких, неважно, «скопус» – не «скопус», публикуйся, где хочешь, хоть в «Советах пенсионерам». Еще неплохо бы съездить на конференцию. Выступишь с докладом, пять минут позора – пять баллов к портфолио. Смекаешь?

– Какую еще конференцию? Когда, Дима? У меня суды через день идут. Да я и представить не могу, о чем писать. По семейному?

– Зачем по семейному? Пиши по уголовному процессу.

– Да я уже все забыла. Я же в этой области не практикую…

– Все тебе разжевывать надо. Возьми свой диплом да натаскай оттуда чего-нибудь. Думаешь, проверять будут? И статьи так же напишем. Времени полно, почти год. Давай-ка пока конференции поглядим. Так, Владивосток сразу отметаем, разоришься лететь, в Новосибе возрастной ценз… ты смотришь вообще? Для тебя же стараюсь!

Нина отлепила взгляд от пошлых пестреньких обоев и заставила себя посмотреть в монитор.

– Вот! Староуральск! А?

Вздрогнула.

– К Ксюше заедешь как раз, повидаетесь. Вы же давно не встречались, с похорон, наверное? И кстати, может, в бабушкиной квартире можно будет перекантоваться? Напиши Зое.

Бодрый тон мужа был невыносим.

– Не хочу.

– Почему?

– Долго объяснять.

– Она не сделала тебе ничего плохого. Нормальная девчонка. Вы же, в конце концов, сестры…

– Двоюродные. Почти никто.

– С Ксюшей же ты общаешься.

– Ксюша – другое дело.

Чтобы прекратить разговор, Нина ушла на писк стиральной машины. Со злостью выковыривала из барабана ледяные полотенца и простыни и запихивала в розовый пластмассовый таз. Почему розовый? Зачем розовый?

На остекленном балконе было свежее, чем в квартире. Стариковский квартал почти весь спал: тишина, окна погашены, желтая чешуя на деревьях рябит от ветра. В свете фонаря листья осыпались светлыми хлопьями, как гигантские снежинки.

От холода сводило пальцы. Простыни отдавали свежестью – и хорошо, и слава богу – она терпеть не могла запах порошка.

«Я плакала от боли, когда мать полоскать на речку посылала, а Зойка все смеялась – ей нипочем». Откуда это? Какая еще Зойка? Нина уронила на пол мокрый комок полотенца, выругалась вполголоса, чтоб муж не услышал, и вспомнила: Зойка – это сестра бабушки Лиды, юная подпольщица, расстрелянная во время войны. К чему она о ней вспомнила? Понятно к чему. К скверу, к квартире, к Староуральску.

– Так ты поедешь? – крикнул из комнаты Дима.

– Поеду, куда деваться.

На упавшее полотенце налипла пыль, Нина скривилась и бросила его обратно в таз – перестирывать.

О том, что съела сухой бутерброд с кислым соусом и полоской вываренной курятины, Нина пожалела почти сразу. Голод этот «легкий ужин», как его называли отглаженные бортпроводницы, не утолил, только пить захотелось.

Погода в Староуральске, если верить страничке синоптиков, была хуже некуда. Ноябрь, метель – даже рифма не придумывается.

Самолет кружил и кружил над городом, приноравливаясь и прицеливаясь, пассажиры ерзали, бледнели, нервничали, кто-то молился вполголоса, а Нина думала только о том, как бы не блевануть.

«Вы как?» – соседка тронула ее за локоть. Нина отмахнулась почти невежливо: от соседки тошнотно пахло приторными духами и – самую малость – алкоголем. Этот запах она чувствовала всегда.

Кружил самолет.

Выли двигатели.

Кружило голову.

«Разбиться сейчас было бы странно, – некстати подумала Нина. – “Она погибла, пытаясь поступить в аспирантуру” – абсурд». Фыркнула, подбадривая, подстегивая саму себя.

Соседка поглядела с опаской, видимо, подозревая, что Нина борется с тошнотой.

Чем тут поможешь?

«Вот будет позорище, если стошнит. Погибнуть, конечно, страшно, но все же это как-то далеко, как будто и не бывает такого, а вот тошнота… Господи, еще и уши заложило. Зачем, зачем я сюда лечу? Бабушки уже нет, Зойку я видеть не хочу, Ксюша… Разве что Ксюша. Сколько мы не виделись? Господи, я столько не была в Староуральске…»

Хлоп!

Самолет плюхнулся на посадочную полосу.

Нину подбросило, но ремень не дал вылететь из кресла.

Жидко зааплодировали.

Сзади кого-то мучительно тошнило.

«Наш самолет совершил посадку в аэропорту Нижнее Бабино города трудовой доблести Староуральск. Температура за бортом минус четыре градуса. Благодарим за то, что выбрали…»

Ну привет, Староуральск.

Давно не виделись.

Аэропорт Нижнее Бабино – необжитый, пахнущий резиной монстр из стекла и металла, недавно занявший место крошечного павильончика времен ее юности, встретил неприветливо. Багажная лента никак не хотела запускаться, и Нина мысленно порадовалась, что запихнула все вещи в сумку для ручной клади. В туалете кто-то надымил электронной сигаретой, и в воздухе стояла вонь несвежего белья, плохо замаскированная «арбузной свежестью». Нину снова затошнило, и она поспешно натянула на нос шарфик. Он пах духами, любимым «Ночным жасмином».

Возле стойки утерянного багажа кто-то уже надрывался: «У меня там все, понимаете, все! Там вещи моего ребенка!» Рыжеволосая девица сокрушалась по поводу вырванного колесика дорожной сумки.

Шел мокрый снег. Вереница машин ползла вдоль сияющего фасада аэропорта. Где-то там, среди них, черная «Киа-рио» А587БТ59, за рулем которой сидит усталый Самед, готовый отвезти ее, куда душа пожелает. Желала, конечно, на Зои Чугуевой, 2, но пришлось вбить в поле «Куда?» адрес гостиницы «Урал». Когда-то в детстве она мечтала там пожить. Как там говорят, мечты сбываются, когда уже нахер не надо?

В баре гостиницы оказалось почти уютно: удобные стулья, негромкая музыка, приглушенный свет. Все еще хотелось вымыть голову, а потом лечь и вытянуться на чистом белье, но до двух часов дня все это оставалось несбыточной мечтой. Официантка, сонно улыбаясь и чуть подворачивая каблук, принесла ей чашку американо.

– Что-нибудь еще?

– Нет, спасибо.

Кофе, судя по запаху, сносный. Она поднесла чашку к лицу. Сквозь аромат арабики неожиданно пробились ячмень и цикорий бурого кофейного напитка, который пила по утрам бабушка Лида. Нина попыталась ухватиться за ускользающий край реальности – и не смогла. Ее засосало.

Это случалось неожиданно – в кино, в метро, на кассе в «Пятерочке». Хуже всего, если в суде, – пока пронырнешь обратно в реальность, можно важное упустить.

Староуральск, 2017

Кажется, кафе называлось «Дарья». Строго говоря, не кафе даже, а круглосуточная забегаловка-шаурмячная на транспортной развязке, пропахшая хлоркой и прогорклым жиром, рай для всякого сброда. Место предложила Ксения: она по привычке всего дичилась и стеснялась, особенно кафе и магазинов одежды. Нина к тому времени уже девять лет не жила в Староуральске и совсем от него отвыкла. Им было одинаково неуютно, и это сближало похлеще семейных уз.

Нина приехала в «Дарью» с ночного рейса, заняла столик подальше от шумной компании таксистов и бессмысленно уставилась в окно. Ореолы фонарей, рыжие, воспаленные, расплывались по черноте. Набухшее небо все равно висело выше, чем в Питере. Снег лежал на оконных отливах, как вата между рам в бабушкиной квартире.

Бабушка. Бабушка. Бабушка.

И квартиры теперь нет – она завещана Зойке. Бабушка сказала об этом Ксении за месяц до смерти, и та не обиделась. Зато Нина обиделась – за двоих. Почему Зойка? Почему все ей?

Уныло звякнули трубки китайского колокольчика над входом. В кафе вошла Ксения. Она была в черном пуховике, темные волосы стянуты на затылке в тугой хвост, лицо молодое, гладкое, с какой-то особой чугуевской дерзинкой. Точь-в-точь бабушка Лида в молодости. Бабушка была красавицей от начала и до конца. На фотографии, где они сняты вместе с сестрой, это не так заметно: яркая Зоя затмевает Лиду, отвлекает своей тревожащей, недетской красотой. Зато на других, послевоенных, портретах от бабушки глаз не отвести. Потому что у Зои нет послевоенных портретов.

Все женщины в их роду красавицы – все, кроме Нины.

Ксения улыбнулась ей обветренными губами и прошла к стойке.

– Тебе взять что-нибудь?

Головы таксистов повернулись одновременно, как на нитку нанизанные.

Нина замотала головой.

Ксения заказала комплексный обед – их здесь подавали круглосуточно.

– Зря отказываешься, тут лучшая шаурма в городе. Я поем быстренько, пока Зоя не пришла. При ней как-то неудобно. Как твое житье-бытье? Как учеба?

Нина молча смотрела,