Презумпция вины - Анна Бабина
Ты меня мало знала при жизни. Ты девочкой совсем была, я – старухой. Старое к молодому не тянется, не срастается одно с другим, если нарочно не сращивать.
Что бы ты ни узнала обо мне, больно тебе не будет.
Ни чужая бабка, ни своя.
Серединка на половинку.
Однажды я почти решилась, даже разузнала, где информацию дают. Сказали, нужно запросить копии документов в Военном архиве в Пахринске, это, Зоюшка, под Москвой.
Собиралась ехать – и передумала.
Испугалась.
Это как с раковыми больными, которые годами терпят боль и растят смертельную опухоль, потому что боятся пойти к врачу.
Боятся определенности.
Вот и я – боюсь.
Судить меня здесь не будут, там будут. Страшным судом. Батюшка на Слюдянке сказал, что правильно говорить не Страшный, а Последний или Всеобщий суд. Но как же не Страшный, Зоюшка?
Мне и сейчас страшно.
Смотрю из окна на сквер, как его заволакивает дождем, и думаю: а вдруг – я?
Вдруг – я?
Эпилог
Старшая
СНТ Уралуглерод, 2019
Лиза сидит на крыльце, в прямоугольнике нежного карамельного света из открытой двери. Комары опять налетят, да и бог с ними, фумигатор справится. Слишком приятно смотреть на изящный Лизин силуэт. Руки ее спокойны, заняты делом, а не расчесами: в левой зажато яблоко, правая лежит на холке черной приблудной собаки. Веселая собака Тинка. Глаза янтарные, уши задорно торчат.
– Мам, тебе помочь? – спрашивает Лиза.
Едва слышно спрашивает, но здесь, в тишине после заката никакой шум не съедает звуки.
– Не надо, Лизочка, я справлюсь.
Тугая змея поливочного шланга не хочет скручиваться в бухту, но Ксения не злится: наклоняется, сгребает кольца руками, выравнивает.
В саду ни один листик не шелохнется. Нагретые за день ягоды источают тонкий аромат.
– Завтра надо смородину собрать. Осыпается уже.
– Хорошо. Я только заказ утром дошью. Когда отвезти сможешь?
– В субботу, наверное.
– Мам, смотри, орбитальная станция летит.
По небу среди звезд действительно движется странное скопление огней.
– Мам, а ты не вспоминаешь Светлова? – ни с того ни с сего спрашивает Лиза.
– Нет, – Ксения чуть мешкает.
– И я нет.
Лиза оборачивается, словно проверяет, не стоит ли кто-то у нее за спиной, а потом зажмуривается так, что перед глазами плывут зеленые пятна.
Средняя
Санкт-Петербург, 2019
Дима встречает в аэропорту, улыбается, держит на отлете розочки в прозрачной пленке.
От него пахнет свежестью.
– Гулена ты моя, – чмок, – человек без паспорта, – чмок, – Паниковский, – заключительный долгий чмок.
«Как на церковные праздники, трижды челомкается».
Нина притаптывает в себе язвительность.
– Пойдем, нас такси ждет. Там дождь.
На рекламном табло вспыхивает надпись: «Сплавы по уральским рекам» и дальше огромными буквами: «ВОГУЛКА».
Зал прилета дрожит и расплывается.
Что-то не то с глазами.
Что-то не то.
Младшая
Пахринск, 2021
До Москвы Зоя добирается самолетом. Спит все два часа – под сверлящий детский плач, раздражающее покашливание и размеренный звук двигателей.
Во сне к ней не приходят ни бабушка, ни Зоя-старшая.
Наверное, к лучшему.
Москва встречает суетой, грубостью и отвратительной погодой.
До Пахринска, сквозь дождь и омертвелую серость, тащится на электричке.
Молчаливый таксист высаживает у безликого, как бетонный блок, здания, окруженного забором с колючей проволокой, и бормочет в воротник: «Хорошего дня!»
Зоя бежит, прикрывая голову портфельчиком, чтобы провалиться в распахнутый рот контрольно-пропускного пункта.
Очки, столы, скамьи.
Зоя веером раскидывает то но одном, то на другом столе документы: истертую на сгибах бабушки Лидину метрику; прозрачные, страшно дотронуться, выписки из церковных книг о прабабушке и прадеде; парадоксально свеженькую справку о рождении Зои (умершим дубликаты метрик, как оказалось, не положены); отцовское свидетельство в коричневом ледерине и, наконец, ее собственное, хрустящее, на зеленом бланке. Бумаги ложатся в нехитрую цепочку, наглядно демонстрирующую течение чугуевской крови.
Покачиваются очки на блестящих носах.
«Запрос вижу. Ответ поступил, рассекречено».
Стучат клавиши, выстукивают: «При-го-вор, при-го-вор».
Журчит принтер.
«Готово. Проверяйте».
Не проверяет: страшно.
Выходит.
За ней клацают стеклянные и железные двери. Надо прочитать. Остановка на этаже возле дежурного – необходимо чье-то присутствие, да хоть вот этого, невыспавшегося и хмурого.
Разворачивает, бежит глазами спринтерскую по датам и именам.
Не то, не то, не то…
Нужен ответ.
«Арестована по показаниям Николая Борисенка», – буднично сообщает наконец выписка с вдавленным синяком штампа.
Зоя заново читает на лестнице.
У «вертушки».
Под козырьком пропускного пункта.
«…по показаниям Николая Борисенка».
Бабушка Лида не узнала.
Господи, как душно.
Зоя расстегивает ветровку и ворот блузки, сует желтоватую бумажку к самому телу, в сухое живое тепло, где ей самое место, и только потом шагает под очередь из дождевых капель. Волосы мгновенно мокнут, липнут к лицу и смахивают остатки макияжа. Бог с ним, линзы не вымоет и ладно. Ливневка, как это водится, захлебывается, по улицам бегут, обгоняя редких прохожих, мутноватые потоки.
«Разверзлись хляби небесные».
Зоя идет наугад, как слепая. В кроссовках хлюпает, и она решается их снять. Перебегает дорогу наискосок вне перехода. Машины, по брюхо в воде, сигналят недовольно.
На набережной Пахры смотрит и слушает, как настороженное животное.
Дождь стихает.
Тучи разжижаются, поднимается свет, сквозь слабеющий шум бьются посвежевшие птичьи голоса.
Над Пахрой посреди шершавого неба ширится ярко-голубая промоина.
Сноски
1
Возьмите (итал.).
2
Бывает (итал.).
