Белая ворона - Владимир Лазарис
— Азиз! — Глэдис увидела его первой. — Добро пожаловать!
— Добрый вечер, Глэдис, — Домет поцеловал ей руку.
«Сама как жердь, так еще и туфли на высоких каблуках надела».
— О чем вы задумались, Азиз? Пойдемте, я вас познакомлю с нашим атташе по культурным связям. Я ему рассказала о вас. Джо-он! Джонни!
К ним подошел седой мужчина спортивного вида.
— Азиз Домет. Джон Келли.
Атташе по культурным связям крепко пожал Домету руку и сказал:
— Много о вас слышал. Очень рад познакомиться. Что будете пить, мистер Домет? Джин с тоником? Виски? Коктейль?
— Пожалуй, сухое вино.
— Вас, европейцев, тянет на вино, — улыбнулся Келли, — а нам, американцам, что-нибудь покрепче бы.
Официант налил Домету «Шардоне». Атташе взял неразбавленное виски.
— С вашим замечательным праздником, мистер Келли! — поднял бокал Домет.
— Ваше здоровье, мистер Домет! Вы когда-нибудь были в Америке?
— К сожалению, нет. Когда-то я собирался съездить туда с циклом лекций, но поездка не состоялась.
— А о чем вы собирались читать лекции?
— О Палестине и об отношениях между арабами и евреями.
— О, это очень интересная тема! Я ни разу не был в Палестине. А ваши книги переведены на английский язык?
— Увы, нет.
— Жаль. Мы, американцы, не знаем иностранных языков. Я, конечно, понимаю, что гордиться тут нечем, да еще мне, атташе по культурным связям, но факт остается фактом: для нас мировая культура существует только на английском языке.
— Я пишу на немецком.
— В самом деле?
— Да. Мои пьесы ставились в Берлине.
— А почему бы вам не попытать счастья на Бродвее? Пьесы можно перевести на английский. Можно и сценарий по ним написать для Голливуда. Вы любите кино?
— Конечно.
— Вы видели какие-нибудь американские фильмы?
— «Хижину дяди Тома». И еще один про ковбоев и индейцев.
— Вот и попробуйте написать сценарий про что-нибудь экзотическое из палестинской жизни.
— Эй, Джонни! — окликнул кто-то мистера Келли.
— Простите, мистер Домет, было очень прияно с вами познакомиться. Мы еще обязательно встретимся и поговорим поподробнее.
Келли исчез, а к Домету подошел американский промышленник. Он удивлялся тому, что Америке о такой стране, как Германия, пишут так много вранья. К ним присоединился пожилой профессор Берлинской консерватории. Он радовался тому, что наконец-то в Германии покончено с еврейским засильем в музыке и перед немецкими молодыми кадрами открылись широкие горизонты. Английский журналист, сменивший профессора, восхищался Олимпийскими играми в Берлине, когда подошел американский импресарио и начал восторгаться парадами в Нюрнберге. Он сожалел, что Америка не может провести с таким размахом даже президентскую предвыборную кампанию, не то что парад.
Вдруг гудящий зал затих. Все повернулись к двери.
— Фюрер! — шепнул кто-то рядом.
У Домета разом выветрилось из головы выпитое вино.
Музыка стихла. Домет встал на цыпочки, но вместо фюрера увидел два хорошо знакомых ему лица: дородный рейхсмаршал Геринг в мундире, увешанном орденами, как рождественская елка, и щуплый, хромоногий рейхсминистр пропаганды Геббельс с золотым партийным значком на лацкане полувоенного френча. Геринга окружали офицеры вермахта, Геббельса — стайка хорошеньких актрис. Геринг спокойно стоял и кивал гостям, поворачивая голову в разные стороны, как танк поворачивает пушку, а Геббельс, несмотря на хромоту, резво вертелся среди своих поклонниц, вызывая у них шумные восторги.
Домет с замиранием сердца смотрел на правителей Германии: вот они, рукой подать.
Геринг со знанием дела рассказывал иностранным военным атташе о преимуществах новой модели «Мессершмитта-110», а Геббельс стрелял по актрисам лозунгами о мертворожденной американской культуре, у которой нет корней и которую делают только евреи и негры.
Оркестр снова заиграл, но через какое-то время по толпе прошел шумок и на минуту снова наступила тишина: в зал вошел высокий длинноносый блондин со стальными глазами. Он был в штатском, его никто не сопровождал, но толпа не то почтительно, не то боязливо расступилась. По залу прошелестело: «Гейдрих!»
Домет во все глаза разглядывал обергруппенфюрера Рейнхарда Гейдриха — главу гестапо и вспоминал все, что о нем слышал: разведчик, скрипач, один из лучших фехтовальщиков Германии, бабник. Не так давно кто-то рассказал Домету, что Гейдрих создал в Берлине публичный дом для высокопоставленных иностранцев, где все стены нашпигованы микрофонами и скрытыми кинокамерами, но, когда приходил Гейдрих, вся аппаратура отключалась. А приходил он туда часто. Надо полагать, с инспекционными целями. Домет подумал, что с подслушиванием в публичном доме немцы явно отстали от турок, и вспомнил Камиллу.
Гейдрих подошел к Геббельсу, обменялся с ним несколькими словами, после чего направился к актрисам и начал с ними флиртовать. Геббельс морщился, а актрисы хохотали под оценивающим взглядом всемогущего начальника гестапо.
Правители побыли недолго и ушли.
Домет увидел знакомую по иерусалимское салону Кэти американскую журналистку Элен подошел к ней.
— Добрый вечер, Элен. Как вам нравится Берлин? — спросил он.
— Очень нравится, — с энтузиазмом ответила Элен. — Не то что Богом забытая Палестина. Тут есть и с кем поиграть в теннис, и театры, и кино, и галереи. А немецкие мужчины такие галантные. Разве их можно сравнить с ара… Простите, я имела в виду…
— Ничего, ничего, я прекрасно понимаю, что вы имели в виду, но не обижаюсь, — сказал Домет. — К какому же выводу вы пришли в Палестине: кто прав, арабы или евреи?
— А что, если правы и те, и другие?
— Этого не может быть.
— Тогда неправы и те, и другие. Это может быть?
— Вы прямо-таки дипломат, а не журналист. И все же?
— Я не знаю. Когда я уезжала из Палестины, арабы и евреи убивали друг друга. Я сказала бы так: когда грохочут пушки, не важно, кто прав.
— Похоже, вы заразились тем, что англичане называют «политической корректностью». А я уверен, что Палестину надо освободить от евреев. Не будет евреев — не будет споров. Что вы на это скажете?
— Скажу, давайте выпьем по коктейлю.
Домет заторопился к стойке бара.
16
Домет вернулся домой далеко за полночь и не сразу попал ключом в замочную скважину. Включил в коридоре свет и в зеркале отразился элегантно одетый господин в фетровой шляпе. Он приподнял голову, чтобы второй подбородок не бросался в глаза. «А так — еще хоть куда! Может, с поездкой в Америку выгорит, и на Бродвее пьесу поставят! Или в Голливуде купят сценарий. Вот было бы замечательно!»
Домет снял шляпу, повесил на вешалку плащ, и тут раздался звонок. Недоумевая, кого могло принести так поздно, он открыл дверь. Перед ним стояли трое мужчин — двое молодых и один постарше — в кожаных пальто, с квадратными подбородками и плечами.
— Азиз Домет? — спросил тот, что постарше.
— Да, —
