Белая ворона - Владимир Лазарис

— Вы арестованы.

— Я? За что? Кто вы такие?

— Гестапо.

От одного этого слова ноги у Домета стали ватными.

Мужчина постарше кивнул молодым, и они вошли в квартиру, заглянули во все комнаты, пошарили там, потом вернулись и отрицательно покачали головами.

— За что? — слабым голосом повторил Домет.

— Подрывная деятельность, — грубо сказал мужчина постарше.

— Я могу переодеться?

— Вас переоденут.

Домету выдали грязную тюремную робу, отобрали все, что могло бы напомнить, что всего час назад он еще был свободным человеком, и втолкнули в вонючую камеру-одиночку.

Домет осмотрелся. Яркая электрическая лампочка в металлической сетке, почти под потолком зарешеченное окно, к стене прикреплена откидная койка без матраса. Домет сел на нее.

— Сидеть запрещено! — рявкнул мужской голос за дверью.

Домет подошел и посмотрел в «глазок».

— Отойти от двери! — рявкнул тот же голос.

Домет отшатнулся. Он сделал несколько шагов по камере и уперся в унитаз.

«Ну и вонища! А духота какая! За что меня арестовали? За сионистов? Но это было так давно! И при чем тут сионисты? Тогда за что же? Может, кто-то написал на меня донос? Но кому я перешел дорогу? С кем встречался? С Линой? Так она в могиле. Я был на приеме в американском посольстве. Ну и что в этом противозаконного? Я — сотрудник Министерства иностранных дел. Да, я по роду службы имею право встречаться с иностранцами. Какой я идиот! Как я мог забыть! Они же знают, что я встречался с Ассад-беем… В том донесении было написано, что Азиз Домет, „не состоящий на учете…“. Но майор Гроба сказал, что это значит только одно: меня ни в чем не подозревают. Тогда не подозревали, а теперь подозревают. Но Ассад-бей, слава Богу, успел удрать. Как передать майору, что меня арестовали? Он меня отсюда вытащит».

Лязгнула дверь.

— Номер 5725, на допрос!

«Я уже не человек, а номер».

Домета привели в комнату, где было трое следователей. Один сидел за столом, уставленным бутылками, и велел Домету сесть на табуретку. Двое подошли и стали по обе стороны. Судя по тому, как от них разило шнапсом, они начали пить с утра.

«Почему их всегда трое? Трое пришли арестовывать, и здесь трое. Но эти трое хотя бы не похожи друг на друга. У того, кто слева, гладко зачесаны волосы. И блестят, как набриолиненные. Весь он какой-то гладкий. Смотрит на меня и улыбается, будто до смерти рад нашей встрече. У того, кто за столом, стеклянные глаза. Тусклые, как у рыбы. Когда-то папа объяснял, что рыбу нужно выбирать по глазам: блестят — свежая, не блестят — тухлая. Этот — тухлая рыба. У того, что стоит справа, длинные пальцы пианиста. Лицо человека тонкой натуры. Такой должен сразу понять, что произошла ошибка, и меня отпустят домой. Только что…».

Резкий удар в лицо — и Домет упал. Ему показалось, что он ослеп. Все стало черным, потом красным. Он лежал не в силах пошевелиться.

— Во… ды… во… ды…

От удара сапогом он вскрикнул и схватился за бок — рука стала липкой. Потрогал языком губу и вскрикнул от боли. Один глаз с трудом приоткрылся, и в нем появился блестящий сапог, потом — гладко зачесанные назад волосы и смеющийся рот.

«Это — Гладкий».

— Водички? — спросил Гладкий, и в ту же минуту на Домета выплеснули целое ведро воды.

Приоткрылся второй глаз.

— Продолжайте, — сказал Рыба.

Опять посыпались удары.

— Не будешь говорить, мозги тебе вышибем! — заорал Пианист.

«Только Рыба не бьет. Пьет чай и роется в моих вещах. Вон мой носовой платок, мои часы, расческа. Мое портмоне. Почему он хохочет? Что он там нашел смешного?»

— Господа, — задыхался от хохота Рыба, — нет, вы только взгляните на это!

— Старая газета. Ну и что? — Пианист даже перестал дубасить.

— Тут написано: «Азиз Домет — новый Гете». А дальше… — От нового приступа хохота Рыба не смог прочесть дальше.

— Эй ты, новый Гете! — заорал Пианист. — Зачем ходил в посольство?

— Меня пригласи…

Удар резиновой дубинкой по спине.

— С кем ты знаком в посольстве?

— Ни с кем.

— Ты — еврей?

— Нет. Я — араб.

— Зачем в посольство ходил?

— Я уже ска…

Удар.

— Ты шпион?

— Нет.

— Ах, нет!

Удар, еще удар, еще…

В камере стало легче: цементный пол холодил горевшую огнем спину.

«Несколько часов передышки. И на том спасибо. Турецкий следователь передышек совсем не делал. А угроза Пианиста вышибить мозги — детские забавы по сравнению с угрозой мужеложства. Что они от меня хотят? Посольство… Они все время спрашивают о посольстве: зачем я туда ходил, с кем знаком. Меня пригласили на прием. Я знаком с женой американского консула. За мной следили, раз знают, что я был в посольстве. А может, следили за всеми, кто туда входил. Господи! Фотограф с окурком на губе. Я же сам ему назвался! Светская хроника? Какой же я дурак! Сам клюнул на приманку. Но неужели меня можно заподозрить в шпионаже? На кого я шпионил? На американцев? На англичан? На русских? Я не знаю ни слова по-русски. А может, все-таки из-за Ассад-бея. Кто-то вынул из архива его дело и увидел там мою фамилию. Что так царапает язык? Они мне сломали зуб! Как хочется пить! В романах заключенные отмечают на стене крестиками проходящие дни. У меня нет сил даже один крестик поставить. Как хочется пить… „Что желаете, месье Домет, газированную воду, лимонад?“… над бейрутской набережной кружат чайки… от лимонада со льдом холодеют пальцы… первая папироса самая вкусная… нет портсигара… потерял мамин подарок… не потерял… море шумит… искупаться… девочка в матросском костюмчике улыбается… облизывает шарик шоколадного мороженого… мороженое… мороженое…».

17

«Кажется, прошла неделя. А может две? Кто-то же должен спохватиться, что я исчез. Салим. Майор Гроба. Если бы можно было передать майору записку. В турецкой тюрьме за бакшиш можно было все что угодно сделать, но я не в турецкой тюрьме».

— Эй! — открылось дверное окошко.

«Надо быстро схватить миску с баландой, иначе все полетит на пол. Успел!»

Окошко захлопнулось, и послышались удаляющиеся шаги.

«Чем они заправляют это пойло? Сейчас бы баню к Фариду, отогреться, а кости мне без него разминают — шевельнуться больно. Меня не сунули в камеру с уголовниками — значит, я прохожу как политический. Но еще неизвестно, что лучше: подозрение в шпионаже — не шутка. Хорошо, что мама сейчас меня не видит. Мама. Как она там? Наверно, сидит, укутавшись в шаль