Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– Пани, – сказал он как-то грустно, – так ли непобедима привязанность к этому легкомысленному человеку, или годы и предательское равнодушие с его стороны её ослабили?
Пани баронше нужно было спросить саму себя.
– Я не знаю, – сказала она, – но доказательством того, что это сердце бьётся ради него, есть то, что в первые минуты, когда я почувствовала себя свободной, я подумала о нём.
– Но у вас же есть, помимо него, много горячих приятелей и поклонников, которые для вас готовы пожертвовать собой?
Баронша усмехнулась, кладя ему руку на ладонь.
– Ну, тогда не будем говорить о нём. Но что мне предпринять? Я выскользнула, можно сказать, что выкралась, из Закревка. Если вернусь, буду подвержена настойчивости и преследованиям президента; я одна, не понимаю дел, на милости людям! А, я теряю голову!
Адвокат был задумчив; к счастью, вошёл Яцек с подносом с самым изысканным завтраком, на какой был способен дом, а баронша, уставшая с дороги, приняла приглашение и села, по-прежнему вздыхая, подкрепиться. Шкалмерский ходил и думал.
Наследство отца баронши не было ликвидировано; кто же мог знать, что оно содержало? Нельзя было ни действовать вслепую, ни слишком сильно связывать себя; следовало связать бароншу, насколько это можно, завоевать её доверие, вдохновить надежду для дел, под покрытием благородного бескорыстия тянуть, пока дела не прояснятся.
Получение этого сердца, в котором ещё одной ногой стоял ротмистр гусар, было обязательным условием. Таким образом, хоть адвокату временами, как призрак, появлялась мстительная тень матери, хоть беспокоился в душе, хоть был невероятно рассеян, – всё-таки он рассчитывал, рассчитывал. Перед ним было три дороги, все многообещающие: баронша с немного фантастическими миллионами, панна Альбина с большими проблемами, но с большими надеждами, наконец Полция Звиниарская, которую он уже внёс в свой реестр матримониальной эсперансы.
Он ходил по залу, а баронша перекусывала; печаль по отцу и хлопотливое положение не мешало ей выкрикивать за завтраком.
– Но как же у вас всё красиво! Какой превосходный паштет! А! Это марсельское варенье!
А через мгновение:
– Delicieux! Эта филигранная корзина! У вас есть вкус!
Всё это прерывалось тяжкими вздохами из глубины души и бросаемым украдкой взглядом то на зеркало, то на адвоката.
– Самое плохое, – шепнул Шкалмерский, – что вы вынуждены возвращаться в Закревку. Что тут предпринять?
– Сама не знаю, посоветуйте.
– А если бы вы поехали к сестре, для похорон отца, впрочем, это естественно.
– Как это? Одна? – спросила баронша.
– А почему бы нет?
– Видите ли, я отвыкла от путешествий, боюсь, и с сестрой не виделась давно, и не справлюсь. Там все судьи и окружающие её – друзья, а я слабая, бедная, а! даю вам слово, не могу.
А через минуту тихо воскликнула:
– Если бы вы были так любезны поехать со мной?
Шкалмерский закусил губу.
– Вы знаете, в самом деле, я был бы готов, но при стольких делах, а особенно в делах президента, одним, внезапно почти невозможно уехать. Притом вы знаете, какое президент имеет влияние на общество, его гнев был бы для меня губителен.
– Но как же вы покинете несчастную вдову, которая бросается под вашу опеку? – прервала боронша трагическим тоном. – Ах, я больше надеялась на вашу привязанность ко мне.
Адвокат подскочил, чтобы поцеловать её руку, хотя ему в голову приходило, что, может, вмешивается без надобности, фактически служа делу красивого брюнета.
В эту минуту по брусчатке застучало. Баронша побледнела.
– Я уверена, – воскликнула она, – что президент меня преследует.
Адвокат побежал к окну и заломил руки.
– Что это? Действительно, это карета президента.
– А, ради Бога! Пусть меня здесь не встретит, умоляю вас, я скроюсь в кабинете, посижу там; заклинаю, не выдавайте.
Сказав это, баронша схватила шляпу и, не спрашивая согласия президента, выбежала в его кабинет, захлопнув за собой дверь.
Шкалмерский был в довольно неприятном положении; растерянный, стоял он ещё над завтраком, когда на пороге послышался громкий смех, которым президент всегда напоминал о себе, даже когда плачь был бы более подходящим.
Адвокат поспешил ему навстречу.
– Прости, прости! У тебя гость.
– Уже вышел.
– Вышла, – поправил президент, – слуга мне говорил, что была какая-то дама.
Адвокат поспешил солгать.
– Да, моя кузина.
– Мы знаем этих кузинок, молодых людей навещающих. Ха! Ха! Но прости, благодетель, я сяду, а то упаду, я измотан, а скорее убит. Ха! Ха! Знаешь, что меня сюда привело?
– Наверное, то дело? – спросил Шкалмерский, который неосведомлённость и недогадливость считал наиболее безопасными.
– Но где же! Ха! Ха! Ты ничего не знаешь? История у нас случилась.
– В самом деле? – спросил адвокат холодно.
– Представь себе, ты не знал, верно, и о том, что моя достойная баронша имела отца, и что этот отец был – с позволения, скряга, какого свет и Корона не видели. Вот, этот дорогой отец-скряга, наделав денег, Господу Богу, или, не знаю, кому, соизволил отдать душу. Это единственная вещь, которую он когда-либо кому-то подарил. Баронша является одной из наследниц, может иметь миллион и, представь себе, ха, ха, представь себе, торжественно обещав мне руку, обручённая со мной, теперь крутит, из дома убежала, чёрт её знает куда.
– Но, пане президент, – сказал Шкалмерский, – я об этом обручении никогда в жизни не слышал; давно это?
– Ну, уж тому будет лет восемь, девять, – пробормотал президент.
– Пане, но этому уже срок истёк.
– Думаешь? – спросил старик.
– А подагра?
– Это ничего, ожил бы!
– Почему это раньше не совершилось?
– Ну так, затягивалось, благодетель, то атака подагры, то у неё флюс, то меня ревматизм докучает, то то, то это, а между тем…
Президент грустно опустил голову.
– У меня от тебя, адвокат, секретов нет, весь тебе открываюсь.
– Может, нам выйти в другую комнату; там было бы удобней, – предложил адвокат, боясь, как бы баронша не услышала разговор, что обязательно бы последовало.
– Нет, нет, я тут вижу завтрак, – сказал, входя, старый лакомка, несмотря на заботу, – и хоть я уже перекусил в отеле, но эта отельная еда… Ох! Ох! Паштетик! Стало быть, только этот паштетик съем, потому что он легко портится, а между тем расскажу целую историю.
Адвокат старался шаркать ногами, но это не много помогло.
– Вот, мой благодетель, – говорил президент, взяв в руку весь паштет и ложку, – я скажу тебе, что обожаю бароншу. Лет восемь назад была она ещё красивее, сегодня она подувяла, да, хотя хорошо законсервирована. Ха! Ха! Но что это такое, благодетель, – консервация! Но какая она есть, я люблю её. И несмотря на её недостатки, я должен это признать, должен. Она легкомысленна, ужасно легкомысленна, любила меня, любила
