Вероника Тутенко - Дар кариатид
Только теперь девушка заметила, что на шинели у офицера не достает одной пуговицы.
— Давай! — неожиданно для себя самой Нина перешла на «ты».
— Рука еще чуть-чуть побаливает. Боюсь, не удержу иглу, — лукаво, прищурился офицер, и тут же лицо его стало задумчивым.
Михаил снял шинель и опустился на стул.
Нина нашла в ящике стола нитку и иголку.
Михаил протянул ей шинель.
Серьезно и ласково он смотрел, как девушка, сидя на кровати, пришивает ему пуговицу.
Неумело Нина несколько раз укололась иглой.
Наконец девушка затянула потуже узелок, оборвала нить и протянула Михаилу шинель.
Медали, ордена позвякивали, когда он вдевал руки в рукава.
Застегнув все пуговицы, Михаил оправил шинель на себе и неожиданно резко наклонился к Нине.
Ощутив его губы на своих губах, девушка инстинктивно отдернулась от неожиданного прикосновения.
Михаил так же резко выпрямился и повернулся к двери, но перед тем, как шагнуть за порог, еще раз обернулся.
От бесконечной грусти в черных глазах у Нины защемило в груди.
Дверь тихо закрылась.
«Такому парню поцеловать не дала! — взметнулось запоздалое сожаление. — А вдруг его убьют?»
Нина вскочила с кровати.
«А вдруг его убьют?» — продолжало пульсировать в висках.
В дверь снова постучали.
— Да! — обрадовалась Нина.
— Ниночка, пора идти в столовую, — заглянул в комнату Владимир Петрович. — Принеси, мне, пожалуйста, тушеную капусту с сосиской. И не забудь про компот…
Глава 47
Тюльпаны Победы
Полковник мурлыкал под нос какой-то вальс и старательно укладывал на пробор перед зеркалом на стене, оставшимся от прежних хозяев, редеющие волосы, чуть тронутые первым инеем.
Владимир Петрович не сразу услышал, как вошла Нина. И только когда девушка поставила поднос на стол и повернулась к двери, полковник весело окликнул ее.
— Да, Владимир Петрович, — обернулась Нина.
Глаза бывалого офицера блестели, как у мальчишки перед первым свиданием. Только медали и ордена на его груди сияли ярче.
— Хочешь Берлин посмотреть? — дрогнули в улыбки краешки губ полковника.
— Берлин? — сердце Нины радостным мячиком запрыгало в груди. — Конечно, хочу!
Нина еле удержалась от того, чтобы не закричать, не завертеться волчком от предвкушения. Неужели она своими глазами увидит, как над Берлином, надо всей Германией разовьется на весеннем ветру победный флаг. Наш флаг. Советский, алый… И кто знает… Сердце Нины забилось еще сильнее от затаенной надежды, в которой она боялась признаться даже самой себе. Может быть, там, у Рейхстага, она встретит его… Михаила.
Полковник понимающе улыбнулся, заметив сложную гамму чувств, пробежавшую, как рябь по воде, по хорошенькому личику его адъютанта.
Он и сам ощущал, как к сердцу то и дело подкатывали радостные волны.
Все, конец войне. Пусть трепыхаются еще фашисты. Но и дураку ясно: агония это, агония. Улыбка жены, нежная кроткая, и озорные ямочки на щечках двух близняшек- дочерей всплыли как солнечные блики на ряби моря надо всеми горестями и радостями. Засияли и погасли. Надя… Надюша… Надежда… Товарищ капитан. И все-таки какая женщина!.. Бой — баба. Как там, коня на скаку остановит, в горящую избу войдет. Да, из таких. Куда до Надежды Танюше. Его Танюше…
Полковник сдвинул брови, совершенно забыв, что стоит еще на пороге.
Две женщины, как две стихии, боролись в его разгоряченном войной и близкой победой воображении. За одной стояло бесконечное поле с колосьями — золотыми, шелестящими от ветра.
Другая женщина шептала: «Я с тобой. Держись», шептала сквозь взрывы бомб, сквозь канонаду. С одной из них придется расстаться.
Шелестящее поле заколосилось ярче, ярче, заливая своим светом все бездны памяти офицера, а месяцы-улыбки дочерей, как лодочки, закачались на этой ряби легко и весело.
И тут же на все это золотое, беззаботное легла тенью разлука. Точно птица пролетела огромная, черная. И громче, громче шепот: «Я с тобой». «Эх, влип, дурак, влип, как мальчишка», — отчитывал полковника мудрый и серьезный невидимый двойник.
Но чувство вины отступило под новой волной радости. Какие-то считанные часы отделяют теперь от победы.
Полковник чуть отступил назад от зеркала, видимо, чтобы посмотреть на себя во весь рост.
«Будет, наверное, сапоги начищать», — улыбнулась Нина — так неожиданна была эта вспышка щегольства у полковника. И направилась к выходу.
Крытый брезентом автомобиль воинственно поблескивал на солнце боками цвета хаки.
В машине Владимира Петровича уже ждали. На переднем сидении смотрела перед собой в какую-то одну точку пространства с царственно поднятым подбородком товарищ капитан.
Сзади ей сверлила взглядом затылок Зоя. Рядом с ней выжидающе смотрела на дверь госпиталя, откуда должен был появиться полковник, Фёкла.
Волосы у обеих солдаток были особенно аккуратно заколоты шпильками под пилотки. А у товарища капитана особенно тщательно завиты и с нарочитой небрежностью разбросаны по плечам.
Нине хотелось дождаться полковника у газика, но тогда он спросил бы: «Почему ты ждешь меня у газика?» Что отвечать? Потому что не хочется ждать рядом с тремя женщинами, по крайней мере, две из которых будут тягостно молчать о Владимире Петровиче. Нет. Это невозможно. Нина вздохнула и открыла дверь газика.
— Здравствуйте…
Солдатки на заднем сидении молча кивнули и потеснились. Товарищ капитан не шелохнулась.
В машине повисло тягостное молчание, но к счастью, вскоре показался из двери полковник. Владимир Петрович весело махнул в сторону машины, улыбнулся не то женщине на переднем сидении, не то сразу трем пассажиркам и резко свернул за угол.
Солдатки недоуменно переглянулись.
Через несколько минут Владимир Петрович показался уже с другой стороны здания с огромным букетом.
Полковник шел быстро, а его обычно степенная походка вдруг стала по-мальчишески танцующей.
В такт этой новой его походке качали бутонами красные, желтые и яркие, как праздник, розовые тюльпаны. Шелестели белыми и золотистыми головками нарциссы.
Товарищ капитан склонила головку на бок в истинно женском предвкушении, как прохладные стебли окажутся в ее руках.
Полковник остановился перед передней дверцей. Любовница порывисто, как для внезапного поцелуя, наклонилась вперед и открыла ее сама.
Владимир Петрович быстро отделил часть многоцветного букета и с озорной, как у нашкодившего мальчишки, улыбкой протянул цветы любовнице.
Взгляд Зои стал еще острее, отравленными стрелами впился в затылок сопернице.
Словно почувствовав на себе этот взгляд, врач опустила голову в букет, погрузилась в прохладный весенний цветочный аромат.
Полковник открыл заднюю дверь.
— А это вам, красавицы!
Комплимент сорвался сам собой, как яблоко с дерева. Зоя оторвала, наконец, взгляд от соперницы. Чуть жеманно протянула «Ой, Владимир Петрович!», принимая букет, и одарила подарившего благодарной и зовущей улыбкой.
— А за что это нам? — кокетливо поинтересовалась Фекла.
— За победу, Феклуша! — торжествующе и грустно улыбнулся Владимир Петрович.
— Так ведь еще не… — осеклась на полуслове под взглядом полковника Зоя и тут же с напускным равнодушием принялась сосредоточенно смотреть на неподвижную дорогу впереди.
Владимир Петрович протянул оставшиеся цветы Нине и сел за руль.
Полковник вел машину аккуратно и торжественно, но она все равно то и дело подпрыгивала на рытвинах.
Каждый толчок напоминал, что из-под колес метр за метром ускользала не обычная дорога. Израненная дорога вела на Берлин.
В этот день она была главной из всех дорог на земле. Все в этот день было особенным. Даже солнечный свет — смесь спокойной торжественности и готовой вот-вот взорваться в воздухе еле сдерживаемой истерии — казался не просто солнечным светом, а прозрачными золотистыми крыльями, расправленными над Германией. Словно сама природа приветствовала победителей.
Но ко всеобщему ликованию примешивалась всеобщая же печаль. Кто-то не доживет до завтра.
Каждый ждал кого-то с войны. Ждал живым. Но сколько еще солдат погибнет до того, как отгремят последние выстрелы?
Нина ждала встречи с братьями и, она сама себе боялась в этом признаться… с Михаилом. Может быть, уже сегодня, в конце этой дороги, дороги, приближающей к победе…
Улыбка, голос черноглазого офицера непостижимо наполняли день особым смыслом. Но если самого Михаила уже нет в живых?
Нина сильно-сильно, до боли, сжала глаза. Мысль о том, что Михаил погиб, показалась ей одновременно кощунственной и пугающе реальной.
Слишком пугающе-реальной. Как будто он упал уже, истекающий кровью на ее глазах, и остался только день с покрытым пятнами от пороха и пыли навсегда смеющимся лицом черноглазого бойца.
