Табал - Андрей Евгеньевич Корбут
Царь на это ничего не ответил, не подал виду, что удивлен или расстроен, но жрецу приказал удалиться, называя про себя его малодушным трусом.
«И ведь не то странно, что ты меня не боишься, а то, почему дрожишь, стоило Набу-аххе-рибу посмотреть на тебя».
Ничто не ускользало от внимательного взгляда Син-аххе-риба.
— Хвала богам, что в этот трудный час по первому моему зову вы собрались в этом зале, — заговорил царь. Потом он вспомнил о законах предков, сказал, кого надо чтить, кому не прекословить, кто первый и главный судья и чье слово непререкаемо, а под конец своей речи с искренней горечью в голосе посетовал на ссоры между ассирийцами и сказал, что все они должны быть одной семьей. Сказано же было так, что стало понятно: Син-аххе-риб готов выслушать Большой Совет, как того требовали обычаи, но при этом решающее слово оставлял за собой.
После этого царь дал высказаться Арад-бел-иту, который сообщил то, о чем все и так давно все знали: о злодейских убийствах трех наместников, что произошли почти одновременно и, по странному стечению обстоятельств, на сороковой день после смерти сына Шарукины, — не забыв во всем обвинить богов.
Набу-аххе-риб его перебил, словно бросил кость голодному псу:
— Если боги… кого и хотели наказать… так это нашего дорогого Арад-бел-ита… и его жену… чтобы лишний раз напомнить ему… что не пристало царевичу искать врагов там… где их нет… когда опасности и без того подстерегают нас… со всех сторон.
— Тебе бы заткнуться, жалкий червь, когда говорит наследник престола, — произнес Арад-бел-ит, сжав кулаки так, что побелели костяшки.
Син-аххе-риб поднял руку, призывая обоих к согласию и сдержанности, хотя бы перед лицом их властителя, и обратился к сыну:
— О чем говорит наш достопочтимый Набу? Я хочу знать.
И поскольку царевич замешкался с ответом, царь посмотрел на жреца.
Тот смиренно поклонился, ответил с высоко поднятой головой:
— Весь последний месяц… внутренняя стража только и делает… что пытается отыскать нити… которые связали бы Ашшур-аха-иддина и твою старшую жену Закуту… со смертью несчастного младенца, о повелитель!.. Сотни людей без вины отправлены на плаху… Многие спасаются бегством…
Царь сверкнул темными очами, взглянул на Арад-бел-ита:
— Это правда?!
И без слов, по одному лицу принца понял, что все так и есть.
От гнева у Син-аххе-риб осел голос, но его речь все равно показалась раскатами грома, такая вокруг воцарилась тишина.
— У тебя есть только одно оправдание — сказать, что ты нашел искомое.
Арад-бел-ит молча проглотил обиду, опустил глаза, чтобы не смущать и без того рассерженного отца, но подтвердить ничего не смог.
Заговорил Зерибни:
— Владыка, ты знаешь, что каждый из нас готов умереть за тебя и твоего сына, но разве не справедливости ты жаждешь, когда вершишь свой суд? За этот месяц внутренняя стража трижды допрашивала моих людей, многих пытала, лишила жизни моего писца, только за то, что он однажды посещал дворец принца, пятеро детей остались сиротами.
Выступил Скур-бел-дан:
— Взяли штурмом дворец моего кравчего, у которого зимой умер во младенчестве сын… И в чем только подозревали, не понятно!
Запинаясь, стал вещать Адад-шум-уцур, рассказал о том, как внутренняя стража хватала жрецов, искала тех, кто знает толк в детских болезнях, и таких допрашивала с особым пристрастием, многих покалечила, кого-то не вернула вовсе…
Все осмелели, стали говорить громче, жаловаться на притеснения и произвол стражников, а главное, отовсюду слышалось все растущее беспокойство за свою жизнь. Никто не осмелился бросить прямые обвинения царевичу в причастности его к убийствам наместников, но вряд ли в этом кто сомневался.
«Он все испортил, — думал Син-аххе-риб. — Кто его поддержит? Аби-Рама, да еще, может быть, пара мелких сошек, в чьей помощи Закуту не нуждается вовсе. Остальные пойдут за Ашшур-аха-иддином. И уже ничего не поделаешь. А Бэл-ушэзибу, безусловно, прав: отдай я трон Арад-бел-иту, Ассирия погрузится в пучину безвластия».
— Как же они похожи на стаю бродячих псов, что из-за голода пытаются забрать у льва его законный ужин, — пробормотал Арад-бел-ит.
— Не стоит тянуть, мой дорогой брат. Если мы хотим нанести удар — сейчас самое время, — шепотом напомнил об их плане Набу-шур-уцур.
Царевич медлил с ответом. Отдав приказ ввести во дворец верную ему стражу, он так и не решил для себя, как поступит с царем после того, как захватит власть. Оставлять его в живых было бы самоубийством, казнить — трусостью.
Арад-бел-ит посмотрел на отца, встретился с его упорным взглядом и, наверное, впервые в жизни не опустил глаза.
«А ведь он решится. Пойдет до конца, если его не остановить, — внутренне содрогнулся Син-аххе-риб, чувствуя, как в нем самом закипает ярость. — Я сам выжгу твой мозг каленым железом, чтобы навсегда избавить от скверны! Надо было утопить тебя как слепого котенка, когда ты только появился на свет!»
Лицо царя окаменело, стало серым, как земля, зрачки расширились, а в жилах застучала кровь… Но, совладав с собой, он улыбнулся и ласково произнес:
— Мой сын, подойди ко мне!
Арад-бел-ит вздрогнул от этих слов, растерялся. Неуверенно шагнул к трону.
— Мы оба виновны в том, что случилось, — сказал царь, положив руку на плечо царевичу. — Вспомни Гильгамеша. Вечного странника и героя. Что ведет нас по жизни? Необузданные страсти, честолюбие и жажда наживы. Тому, кто сможет победить в себе эти пороки, по силам управлять миром. Но как быть, если ты идешь в обнимку с богами и все время наступаешь им на ноги, словно косолапый медведь…
И сказав так, царь расхохотался. Зал ответил ему смехом. На лицах появились сдержанные и осторожные улыбки, никто не понимал, что означает эта внезапная перемена в настроении владыки…
А Син-аххе-риб вдруг поднял руку, призывая всех замолчать, и, когда наступила тишина, заговорил, сначала глухо, но чем далее, тем звонче и увереннее:
О все видавшем до края мира,
О познавшем моря, перешедшем все горы,
О врагов покорившем вместе с другом,
О постигшем премудрость, о все проницавшем:
Сокровенное видел он, тайное ведал,
Принес нам весть о днях до потопа,
