Молчание Шахерезады - Суман Дефне
– Прости, Господи, немощную рабу свою. Я мать, я защищаю своих детей. Прости мне грехи мои. Не дай умереть этой крохе. На Тебя уповаю, Господи. Аминь.
Спешно перекрестив ребенка три раза, Мелине выбежала из дворика на улицу. Ребенок, оторванный от теплой груди, закричал что есть сил. Мелине сделала вдох, укрыла голову накидкой и огляделась по сторонам. Нет, ее никто не видел. Она завернула за угол. Крик младенца, словно звон колокольчика, эхом отскакивал от домов. До чего же сильная малышка! Как упорно она цепляется за жизнь! Скоро кто-нибудь в приюте проснется и унесет ее внутрь. Господь оберегает и хранит невинные души. Он не заберет жизнь этой девочки.
Проходя мимо Французской больницы, где она работала, Мелине еще плотнее завернулась в накидку. Хотя сиреневый предутренний свет уже тонко прорезал сумерки за крепостью Кадифекале, она все же решила в столь ранний час не петлять безлюдными извилистыми переулками по районам Святого Димитрия и Святой Екатерины, а спуститься вместо этого на прямую широкую улицу Трасса. Возможно, ей попадется ранний экипаж и она доберется домой до восхода. А потом заживет как раньше. Встретит новый день чашечкой кофе, разбудит дочерей, приготовит им завтрак. Мелине коснулась мешочка на шее. Теперь-то она сама отсчитает Махмуду-аге долг своего неудачливого мужа, монету за монетой.
Она прибавила шаг, идя вдоль высоких стен, окружавших больничный двор. На улице не раздавалось ни звука. Вот сейчас она завернет за угол, и больница останется позади. И в этот самый момент из-за угла прямо навстречу ей выскочила акушерка Марика. Выскочила и вскрикнула от неожиданности – очевидно, не ожидала увидеть повитуху в столь ранний час. Эту молоденькую акушерку Мелине сама же и обучала премудростям своего дела. Ну и как ей объяснить, какого черта она забыла у стен больницы в такую рань? Уже было пробормотала что-то на турецком, собираясь сбежать, как Марика затараторила:
– Ах, Мелине, боже мой! Вы как нельзя вовремя! Благослови вас Богородица! Скорей, скорей! У нас такой тяжелый случай, времени совсем нет.
Ошеломленная, Мелине тем не менее тут же побежала вслед за девушкой. В тускло освещенной родильной комнате на нижнем этаже она разглядела на акушерской кровати роженицу, лежавшую с поднятыми вверх ногами, – без сознания или мертвая? Медсестра Лиз прикладывала к ее голове, запястьям и лодыжкам уксусные компрессы, дрожащими губами читая, по всей видимости, молитву. Должно быть, Марика уже потеряла всякую надежду спасти и мать, и ребенка, бросилась на улицу, чтобы поплакать – или же придумать, как сделать, чтобы никто не узнал о ее промахе. А может, перепуганная, она сбежала бы совсем и в больницу больше никогда не вернулась.
При иных обстоятельствах Мелине сурово наказала бы свою молодую коллегу, – разве можно бросать роженицу! – однако в то утро повитухе было не до нее.
Она подбежала к женщине и схватила за запястье. Пульс почти не прощупывался.
– Лиз, беги, зажги все лампы, одну принеси сюда, подвесь на крючок вон там, наверху. А ты, Марика, неси баллон с кислородом. Быстро, беги, беги скорей!
Покрутив вентиль, она снова повернулась к акушерке.
– Рассказывай живо, что до этого делала?
Марика заплакала.
– Я пришла принимать роды к ней домой. Она живет в нашем районе. До этого уже рожала, двойню. Я думала, будет легко. Но шейка матки не раскрылась. Уже несколько часов прошло. Ах, надо было с самого начала ее сюда везти. Надо было с самого начала вас позвать, Мелине. Ах, что я наделала? Что я наделала?!
Мелине ощупала живот женщины и проверила степень раскрытия. Медсестра Лиз подскочила к Мелине, держа в руке карбидную лампу, слепившую ярким белым светом. Марика надела роженице кислородную маску.
– Несколько часов – это сколько? Шейка матки раскрыта на девять сантиметров. Где начались роды? Дома или здесь? Сколько было сантиметров, когда привезли сюда?
Марика что-то промямлила, но Мелине ее уже не слушала.
В голове у нее возник план – сплетение нитей судьбы. Получится ли?
Возможно ли?
Все возможно, если на то Божья воля.
Мелине повернулась к застывшим рядом с ней женщинам.
– Хватит, Марика. Ты сделала что могла. Иди наверх, отдохни немного. И ты, Лиз. Пусть никто меня не теребит. И другим медсестрам скажите, чтоб в родильную комнату не заходили. Даже на этаж пусть не спускаются. Услышу хоть шаг или шепот – больше вы здесь работать не будете. Оставьте меня одну. И так дел натворили. Попробую хоть кого-то из них спасти.
Мелине была главной акушеркой больницы. Молодые акушерки и сестры уже привыкли к ее приказам. Так что отослать подальше Марику, которая знала, что совершила серьезную ошибку, было проще простого. А Лиз всегда доверяла ей.
Некоторое время Мелине прислушивалась к удаляющимся шагам, а затем засучила рукава.
Она давно уже поняла, что ребенок умер от недостатка кислорода. Ее наторелые руки вытащили ребенка из лона матери, лежавшей без сознания. Следом хлынула кровь. Мелине подняла ребенка и осмотрела. Рыжеволосая девочка с крошечным носиком. Багрово-синюшное лицо и сжатые кулачки придавали ей сердитый вид, словно она злилась на жестокий мир и свою жизнь, которая оборвалась, так и не начавшись. Крошечное тельце в крови было теплым, пуповина хоть и слабо, но все еще пульсировала. Мелине обрезала ее и с надеждой хлопнула младенца по спине. Но лицо девочки уже совсем посинело, а тельце, оторванное от матери, быстро охладевало. Положив тело на столик, Мелине ловко и быстро зашила разорванную плоть женщины. Кислорода из баллона не хватило ребенку, зато матери оказалось достаточно. Кровотечение из матки, теперь пустой, остановилось. Пульс бился все сильнее.
Убедившись, что женщина жива, Мелине вымыла детское тельце. Личико стало совсем темным. Завернув мертвую девочку в розовое одеяльце, повитуха выскочила из комнаты. Благодарение Богу, в то утро ни у кого на этаже больше родов не было – уж не знак ли это свыше, что небеса благоволят ее замыслу?
Она хотела спасти детскую жизнь – сейчас она ее и спасет.
Мелине выскочила за дверь в конце коридора, которая вела в проулок, и с мертвым ребенком на руках побежала во двор детского приюта. Если дочка Эдит Ламарк все еще там и если она все еще жива, значит, Богу угоден ее план.
Подбежала к каштану и – о чудо! – увидела, что малышка лежит на месте. Никто не проснулся от ее криков.
Рухнув на колени, Мелине взяла девочку на руки и стряхнула налипшую на одеяльце землю.
Ребенок молчал.
Господи, неужели умер?
Неужели от голода и холода отказали легкие?
Девочка не издавала ни звука, лицо становилось багрово-синюшным. Повитуха хлопнула ее по спине, и та из последних сил закричала.
О, слава Тебе, Пресвятая Дева Мария, слава Тебе, Господи! Она жива!
Времени оставалось все меньше. Темнота уже отступила, двор окрасился нежным лиловым светом. Раскрыв одеяльце, Мелине взяла голенькую дочку Эдит на руки. Поглядывая на окна приюта, быстро завернула мертвого младенца в желтое одеяло, живого – в розовое больничное и поспешила обратно, оставив под каштаном трупик.
На углу улицы, пролегавшей между приютом и больницей, уже разместилась группа цыганок, сидевших, скрестив ноги по-турецки, на разостланном покрывале. Они передавали друг другу трубку с опием и гадали по разложенным на покрывале картам. Никто из них не заметил, как Мелине вышла из приютского двора и проскользнула в заднюю дверь больницы, которую до этого оставила приоткрытой.
Женщина в родильной палате все еще не пришла в сознание. Повитуха спустила лямку ее ночной сорочки, оголила грудь и приложила к ней малышку. Повинуясь инстинкту, та сразу припала к груди. После первого же глотка молока она разжала стиснутые кулачки и крохотными ладошками прижалась к своей новой маме – а ее настоящая мать, Эдит Ламарк, и знать не знала о том, что ее ребенок выжил.
Когда Лиз и Марика, услышав звон колокольчика, прибежали в родильную комнату, они обе застыли на пороге в изумлении. Мелине сидела на табурете с завернутым в розовое одеяльце младенцем на руках. Роженица все так же лежала без сознания, однако дышала уже сама, и на ее щеках появился легкий румянец. Марика, упав на колени, перекрестилась, а медсестра Лиз вскрикнула. Повитуха подняла голову и улыбнулась. Она чувствовала усталость, но нисколько не жалела о своем поступке.
