Империя - Конн Иггульден
В тот день вместе с теми, кто находился рядом со своим царем и не участвовал в битве, на поле вышло девять тысяч персов. Кимон напомнил себе, что Леонид разбил лучших «бессмертных» при Фермопилах. Эти были всего лишь сыновьями лучших персидских воинов, и они не устоят перед его гоплитами. Кимон ощущал, что уверенность нарастает в нем, как лед. Вдруг он подумал: «Вот она, последняя часть отборного войска», – и это дало ему абсолютную убежденность в том, что сегодня они выстоят. Не важно, какой им дадут отпор и какие несчастья выпадут на их долю, они справятся. Он сглотнул, стараясь удержать в себе это ощущение. Ускользающее, верткое.
– Берегись лучников! – предупредил один из лохагов, давая знак рукой.
Кимон поморщился, увидев несколько сотен солдат, которые на ходу сгибали луки. Через мгновение после того, как он заметил это движение, до него донесся звук, похожий на хлопанье вороньих крыльев. Клочок неба впереди потемнел, и Кимон с ненавистью глянул вверх.
Персы ценили своих лучников. Клянусь богами, страшно сталкиваться с этой свистящей смертью, летящей издалека и сверху! Гоплиты были вынуждены поднять щиты, и, разумеется, это сделало их уязвимыми для клинков. Ответ заключался в безупречной дисциплине. Кимон смотрел сквозь просветы между щитами, поднятыми над головами воинов, и видел, что происходит.
Персидские лучники быстро выпустили по шесть стрел, они летели, как набегающие на берег волны. Это было исполнено здорово, недовольно признал Кимон. Стрелы наверняка зацепят кого-нибудь из его людей, кто не успеет в очередной раз поднять щит. Остальных это отвлекало, нервировало, мешало сконцентрироваться. Передние ряды сражались, сомкнув щиты, полагая, что персы не рискнут попасть стрелами в своих. Следующие за ними ряд или два видели эти налетающие валы и в ответ поднимали вверх круги из бронзы и дерева. Солнце отражалось от металла мерцающими, как крылья жуков, вспышками.
Стрелы со стуком врезались в греческий строй, несколько дюжин исчезли в не прикрытом щитами пространстве. Люди вскрикивали или громко и долго ругались, когда обнаруживали, что стрела поранила им предплечье, пробила голое бедро или ступню. Они сносили удары стрел, но несколько человек всегда падали. Их оставляли позади, как вывалившихся из чрева покалеченных детей, а фаланга двигалась вперед. Раненые вытаскивали из своих тел стрелы, товарищи перевязывали им раны тряпицами. Помолившись о благополучном исходе, они снова вливались в фалангу с глазами, полными боли.
Кимон старался не морщиться, когда черные стрелы со стуком вонзались в поднятые над головами щиты. Он инстинктивно присел, как гоплит, но на нем был шлем с высоким красным гребнем из крашеного конского волоса, и стрелы падали вокруг него кучно. Кимон сообразил, что персы пытаются поразить военачальника греков. Разумеется, это была главная опасность для него на поле боя. Разумеется, то, что он рядом, придает его людям храбрости. Оборотная сторона монеты – сколько человек запаникуют, если его убьют. Солдаты верили в благосклонность богов, а его смерть лишит их этой веры. Кимон стиснул челюсти. Персидские лучники усиленно обстреливали его позицию, пытаясь сместить баланс сил в свою пользу.
В момент затишья Кимон бросил взгляд на холм, где сидел царь. Тот подался вперед на своем стуле, явно зачарованный. Кимон все бы отдал за то, чтобы послать свою стрелу в этот трепещущий на ветру шатер и пронзить царя. Такой выстрел совершить невозможно, особенно при встречном ветре. Но представлять себе это было приятно.
Враг превосходил афинских гоплитов числом, но они стояли широким фронтом и в этом не уступали скучившимся в одном месте «бессмертным». Многие из них уже пали, посрамив свое прозвище. Каждый шаг вперед Кимон ощущал как победу, каждый шаг назад вселял в него страх. Неужели он привел сюда своих людей на погибель? Стратег Миронид остался на флагмане и ждал, имея при себе запечатанный пакет с приказаниями. Если Союз разгромят, персидский царь не получит его корабли. Миронид отведет их в родные воды и доложит обо всем Афинскому собранию.
Кимон запретил любые попытки прийти на подмогу, и это его утешало, когда часть фронта в центре провалилась и ему пришлось задействовать резерв, сменяя изможденных и умирающих людей. Он надеялся, что появление тысячи свежих гоплитов смутит врага, и, обнажив зубы, следил, как фаланги вновь двинулись вперед – бронза и железо, ни один персидский царь не видел их бегущими с поля боя.
Такие слова Кимон прокричал поверх голов гоплитов, когда те узрели врага:
– Вперед, Союз! Мы уже обращали их в бегство! Они не видели наших спин. Ни разу!
Воины ответили ему дружным ревом, и в тот момент Кимон понял, что Перикл был прав и его отец Ксантипп тоже. Они были больше чем афиняне, когда приветствовали наварха Союза и шли против персов. Они становились одним народом, нацией, связанной морем и землей, империей. И этого не изменить, с ними никто не совладает.
Но тут на обоих флангах появилась персидская конница, и у Кимона упало сердце. Персы ждали, когда он двинет в бой свой резерв. Каждый из тех, кого он привел сюда, с опаской взглянув на этих всадников, страшась окружения, задумается, что предпримут враги. Кимону был нужен его злосчастный резерв, и он не мог отозвать своих людей назад. Вытерев пот с лица, наварх начал резким голосом отдавать новые команды:
– Передайте лохагам шести шеренг: «Держаться и исполнять мои приказы. Быть готовыми подступить к старшим лохагам и поднять копья, если появится конница. Щиты и копья – к защите. Прикройте тыл. Смелее!»
Четверо гонцов повторили его слова и помчались прочь. Кимон поморщился. Он попытался превратить свою гримасу в улыбку, но иметь дело с конницей ему совсем не улыбалось. Всадники двигались слишком быстро, противостоять им трудно, к тому же они могли на ходу бросать копья и натягивать луки. «Клянусь богами, в цель они попадали редко, но все равно выкосят сколько-то людей».
Как бы то ни было, нельзя допускать паники
