Блиц-концерт в Челси - Фавьелл Фрэнсис
– Ребенок сильно толкается, – ответила я. – Это немного пугает.
Доктор пощупала мой пульс.
– В норме, – кивнула она. – А что вы хотели, на таком сроке ему самое время толкаться.
Изнурительная ночь продолжалась. Пегги была чрезвычайно внимательна ко мне: едва выдавалась свободная минутка, она заглядывала в перевязочную – поинтересоваться, все ли у меня в порядке, то же делала и старшая медсестра. Но я была в полном порядке – секунды паники и мучительный страх за ребенка совершенно прошли. Время от времени я ходила проведать Вики, за которой присматривали ждущие своей очереди пациенты. Казалось, присутствие собаки приносило им некоторое утешение. Санитары докладывали, что ухажер Вики по-прежнему сидит перед входом в больницу: никакие бомбы и пушки не смогли охладить его пыл!
Худшая ночь «Блица» – тут мы все сошлись во мнении, – но затем пришло известие, что церкви Всех Святых больше нет, – и эта новость стала кульминацией охватившего город огненного безумия. Я думала о том, как 23 марта наблюдала из церковного окна за парадом морских кадетов, и вспоминала распускающиеся нарциссы на могилах Томаса Мура и Ханса Слоуна.
«Церковь превратились в груду развалин, – сказали санитары. – Весь квартал на Петит-Плейс смело, включая дом Петита», тот самый, в котором викарий организовал наблюдательный пункт для пожарных-волонтеров.
Вскоре после того как мы переварили услышанное, наступила тишина. А еще через минуту прозвучали долгожданные сирены – отбой воздушной тревоги. Звук приближался издалека, постепенно нарастая, пока наконец сирена на Альберт-Бридж не возвестила в полный голос: налет окончен!
Глава одиннадцатая
Отбой тревоги прозвучал на рассвете, без пяти пять. Это был один из самых продолжительных рейдов, который нам довелось пережить, – он длился восемь часов кряду. В бледно-хмуром утреннем свете мы видели то, что осталось от кварталов, расположенных вдоль Ройял-Хоспитал-роуд и составлявших некогда нашу небольшую общину. Казалось невероятным, что нам с Ричардом вообще удалось выбраться из-под груды обломков, в которую превратился наш дом. Пока нас не было, произошли новые обрушения. Выше по улице, там, где находилась пожарная часть, отряд спасателей занимался разбором завалов. Бакалейную лавку Фереби снесло, но сами хозяева не пострадали – они сидели в подвале и ждали, когда до них доберутся. Подвал в крохотном магазинчике Кэтлин остался цел и невредим. Мы заглянули туда в безумной надежде – вдруг после нашего телефонного разговора она все же передумала и отправилась ночевать туда. Дверь стояла нараспашку, но внутри было пусто. Мы вернулись к Фереби и попытались докричаться до них: не видели ли она вчера вечером Кэтлин? Но ответом на наши крики было глухое молчание. Улица выглядела пустынной, словно вымершей, на месте нашего дома и трех соседних возвышались курганы из кирпича и щебня. А где-то совсем неподалеку разливалась чудесная песня дрозда.
Ходить по осколкам было опасно, но, заметив среди стеклянного крошева горку тряпья и поняв, что это мое пальто из верблюжьей шерсти, я бросилась к нему так, словно нашла драгоценную норковую шубу. Пальто было неописуемо грязным, но мне оно казалось старым добрым другом – единственное мое богатство, других материальных ценностей у меня не осталось. Черное вечернее платье, в котором я накануне вернулась из ресторана, было разодрано, надетый поверх него медицинский комбинезон плохо защищал от прохлады раннего апрельского утра. Я продрогла до костей и с благодарностью завернулась в теплое пальто. Ричард не позволил мне дольше кружить возле дома в поисках еще каких-нибудь сокровищ. Муж настаивал, чтобы мы как можно скорее отправились в Королевский госпиталь. Пробираться по улицам было непросто, повсюду валялись обломки кирпичей вперемешку с черепицей, асфальт вспучился, но в тусклом сером свете мы этого почти не замечали, спеша туда, где жили наши друзья. Еще издали мы заметили пожарные шланги, тянущиеся через парадные входы и боковые дворики Королевского госпиталя – внутри шла бурная деятельность. Но в том крыле, где находилась квартира Фицджеральдов, царило затишье. Дверь в квартиру была распахнута настежь, однако на наш звонок никто не ответил. Тогда мы привычно вошли внутрь и огляделись по сторонам. Ни в большом холле, ни в гостиной, ни в библиотеке не было ни души. «Посмотрим внизу, в кухне», – сказала я. По крайней мере, Морис в этот час точно не спит: наверняка они с капитаном Локли всю ночь находились в гуще сражения.
Мы спустились в большую кухню. Семья Фицджеральдов была в полном сборе. Они уставились на нас так, словно увидели привидения. Сюзанна первой пришла в себя, она бросилась ко мне и крепко обняла. А в следующую секунду заговорили все разом: «Мы слышали – в ваш дом угодила бомба, прямое попадание! Как только прозвучал отбой, Элизабет отправилась на разведку. Она вернулась бледная как смерть. Сначала вообще не могла вымолвить ни слова. Нам пришлось тормошить ее, тогда она сказала: „Дома больше нет, они все погибли”». Друзья горько оплакивали нас с Ричардом и нашего еще не рожденного ребенка. Они мысленно уже похоронили нас, и тут мы появляемся на пороге их кухни, словно воскресшие из мертвых.
Трудно описать тот теплый прием, который оказали нам друзья! Никогда не забуду их доброту и огромную радость по поводу нашего чудесного спасения. У самих Фицджеральдов, как, впрочем, и у большинства жителей Челси, ночка выдалась тяжелая. Авиационные мины сбрасывали на набережную Темзы. Один снаряд пробил крышу больничного изолятора. Морис и капитан Таунсенд до утра работали вместе с командой спасателей, помогая разбирать завалы и доставать убитых. На данный момент удалось откопать тринадцать человек. Тела переносили в часовню. Среди погибших оказался и старейший пансионер Королевского госпиталя – Рэттрэй, которому исполнилось сто лет, – накануне его положили в изолятор из-за легкой простуды.
Я мечтала лишь об одном: погрузиться в горячую ванну и смыть с кожи засохшую кровь Энн. Но и это было невозможно: из-за бомбежки Челси лишился воды. Взглянув на себя в зеркало, я поняла, почему Пегги не сразу узнала меня: мои волосы были совершенно белыми. Сперва я решила, что поседела, – как пишут в романах, такое случается при сильном стрессе или горе, – но затем увидела, что и на лице у меня белая маска, как у клоуна. Теперь стало ясно – меня засыпало известкой с обвалившегося потолка. Сюзанна дала мне жесткую щетку. Расчесав волосы, я с облегчением увидела, что они прежнего цвета.
В баке оставался небольшой запас воды, как раз на одну ванну. Но, начав мыться, я поняла, что сделала только хуже: вода моментально окрасилась в темно-красный цвет, а я почувствовала себя еще более грязной. Перед уходом из больницы Пегги дала мне форменное платье медицинской сестры, в которое я и облачилась. Остатки черного вечернего платья были пропитаны кровью, как и мой жемчуг. Нитка порвалась, но бусины застряли в широком поясе. Теперь они были красного цвета, я отмыла их в ванне, но поняла, что никогда больше не смогу носить ожерелье.
Сюзанна заставила нас позавтракать. К моему удивлению, я сумела проглотить несколько кусков, но Ричард не мог есть. У него был странно отрешенный вид, и двигался он механически, словно робот или марионетка, которую дергают за ниточки. Я чувствовала себя так же – отделенной от тела, будто во сне. Когда мой рот шевелился, произнося слова, а губы растягивались в улыбке, казалось, эти движения никак не связаны со мной, а в ушах звучал голос, поясняющий происходящее: «Вот сейчас я улыбаюсь, а сейчас говорю, а теперь ем и пью». Я решила, что с Ричардом происходит нечто похожее. Но позже выяснилось, что он получил контузию и его отрешенность была гораздо глубже.
Муж оставил меня отдыхать, а сам вернулся на Чейн-Плейс – узнать, нет ли новостей об Энн, Кэтлин и Сесиле. Я попыталась уснуть, но это было невозможно – работы в поврежденной части здания продолжались. Лазарет сильно пострадал, раненых и убитых было много, хотя точное количество жертв пока никто не мог назвать.
