Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Симеон повернул ключ в замке, не отвечал ничего, на пороге надел соболью шапку на голову и величественно, важно, молчаливо, медленно вышел из дома.
Когда за ним закрылась дверь, адвокат долго стоял как пришибленный, не то чтобы упоминание Бога, правосудия, кары говорили его сердцу, но он уже рассчитывал последствия гнева неумолимого Симеона, а чем дольше над этим думал, тем страшнее рисовалось ему его положение.
Сказать по правде, сама угроза была для него крахом; было достаточно, чтобы еврей потребовал принадлежащую ему сумму, и адвокат был бы безвозвратно погублен. В эти минуты он не находил даже средств для мольбы, никакая идея не приходила ему среди этого хаоса, по спине пробегала холодная дрожь.
Может, к счастью, вошёл с бумагами Жлобек, ничего не зная о происшедшей сцене, либо делая вид, что ничего не знает, и оттянул Шкалмерского от чёрных мыслей.
Взглянув, однако же, в лицо принципала, он нашёл его таким дивно изменившимся, что спросил его, не болен ли.
– Нет, но я возмущён, – сказал, приходя в себя, Шкалмерский, – я имел сцену с этим Симеоном за то, что Яцек впустить его не хотел. Еврей обиделся, мы повздорили, поссорились, он наделал мне шума в доме, устроил сцену, её кто-нибудь мог улышать.
– Никто не слышал, а я, догадавшись, отправил Яцка и сам всё это время сторожил приёмную, будьте спокойны.
Адвокат подал ему дрожащую руку, потом потёр лоб, он был ещё под впечатлением угроз Симеона, ему было необходимо остыть, прийти в себя.
Вместе со Жлобком они начали просматривать правовые бумаги, и это занятие, уводя мысль, посодействовало спасению. Однако Жлобек заметил, что после нескольких бумаг адвокат не понимал, о чём шла речь, и только с некоторым усилием схватывал суть дела, которое ему представляли.
Так пролетело добрых полчаса, когда начали стучать в дверь. Был это обещанный Херш с портфелем под мышкой, злобно улыбающийся, молодой парень с живыми глазками, одетый по-немецки, говорящий хорошо на нескольких языках, но стократ страшнее своего принципала. Херш был его правой рукой.
Увидев прибывшего, адвокат поспешил отправить Жлобка, не желая иметь свидетеля; шепнул ему, чтобы приглядывал за приёмной, а сам, попросив того сесть, когда дверь за уходящим закрылась, предложил ему сначала сигару.
Херш принял сигару, потому что от доброго Лондреса невозможно отказаться, даже когда приходит в неприятном деле. Потом он сел с большой свободой движений и начал:
– Дело, которое привело меня к пану благодетелю, мне уже известно; я прибыл по приказу моего принципала, пана Жоэля Симеона, со строгой инструкцией, от которой отступить не имею права, поэтому мне остаётся её выполнить с поспешностью, как мне поручили.
– С поспешностью? – спросил адвокат, пытаясь показать себя спокойным перед известным противником, однако его руки невольно дрожали, а улыбающийся Херш, казалось, безжалостно издевается над падшим своей изысканной вежливостью.
– Позволите приступить к делу? – спросил он.
– Прошу.
– Наши счета в порядке, – говорил Херш, вынимая папку, а из неё документы, которые сложил на коленях. Я надеюсь, что ни малейшего вопроса не будет. Может, хотите приказать подать вам книжки?
– Книжки? Зачем? – прервал адвокат. – Я уверен в добросовестности пана Симеона.
Херш насмешливо поклонился и улыбнулся.
– А свои задолженности я помню, – добавил Шкалмерский.
– Впрочем, все они, кроме дополнительного счёта процентов с последнего года, от января до ноября, уже в простых векселях, составляют…
– Составляют… – румянясь, повторил Шкалмерский.
– Двенадцать тысяч пятьсот шесдесят три рубля серебром, пятнадцать копеек.
– Двенадцать тысяч! – невольно крикнул адвокат. – Двенадцать тысяч!
– Да, несомненно, первый вексель.
– Вам не нужно утруждать себя, да, да, – повторил адвокат, – сумма действительно правильная.
– Все векселя должны быть погашены 24 июня текущего года, значит, строго говоря, сегодня уже, потому что этот срок истёк.
– Но невозможно, чтобы пан Симеон требовал так внезапно; он говорил мне, что будет снисходительным.
– А, пане! – прервал Херш с ироничной улыбкой. – То, что пан Симеон говорит, вещь святая, его слово не подлежит изменению. Вот, исполняя его приказ, я имею честь уведомить пана благодетеля, во-первых, что пан Симеон откладывает первую выплату до 24 июня следующего года.
– А эта выплата составляет… – сказал адвокат, тяжело дыша.
– Третья часть всей суммы долга, то есть рубли…
– Понимаю.
– Вторая выплата последует через полгода, третий срок с равным интервалом в шесть месяцев. Сейчас ноябрь, значит, времени у вас достаточно.
– Да, – сказал адвокат, – и надеюсь.
– Мы также надеемся, при такой снисходительности пана Симеона к вашему положению, что… сумму долга получим в срок. Пан Симеон сразу велел мне объявить, что в случае неуплаты он оставляет за собой право немедленно взыскать всю задолженность через суд. Зная пана Симеона, – прибавил Херш медленно, – в доме которого я имел счастье воспитываться, и всем ему обязан, я осмелюсь предостеречь вас, что ни на какую отсрочку, изменение и послабление рассчитывать нельзя.
Адвокат сидел молча, насмешливое выражение лица посланца смущало его, он пытался показать себя смелым, уверенным в себе, но, увы, был убеждён, что Херш досконально знает его положение, и что провести его и произвести впечатление не сумеет.
– Я бы только через ваше посредничество посмел просить его об одном, – отозвался в конце концов адвокат, хватая руку Херша, который был угоднически любезен с ненавистным человеком, видя его наконец упавшим и униженным.
– Сделаю всё, что только смогу.
– Пане Симеон имеет несправедливое предубеждение ко мне, минута вспыльчивости с его стороны…
– Прости мне, пан, – прервал Херш, – я должен защищать моего принципала, он никогда не бывает вспыльчив.
– Ну, тогда допустим мою вину, незначительную вину и преувеличенную им до несправедливых размеров.
– До несправедливых! – снова подхватил молодой человек. – Я не могу принять этого выражения.
– До преувеличенных.
– Пан Симеон – человек хладнокровный.
– Но у меня, увы, может, слишком горячая кровь, – возмутился доведённый до крайности адвокат. – Всё-таки случилось то, о чём я больше всего жалею. Пан Симеон, который был так дружелюбен со мной, сейчас мой враг…
– Ошибаетесь, пан, – ответил Херш. – У пана Симеона нет врагов, а с сегодняшнего дня он вас не знает.
– Но пусть же всё это дело останется между нами; город, вы знаете, слухи, люди… Я просил бы о том…
– Можете быть уверены, что это мероприятие от нас никуда не выйдет. Пан Симеон – человек дела, а в делах нет ни гнева, ни дружбы, есть обязательства и деньги, сроки и суды.
Сказав это, он взял шляпу, поклонился с красивой улыбкой, и на цыпочках, очень вежливо вышел.
Адвокат вытер холодный пот со лба, вздохнул; сказать по
