Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
– А ты куда исчезла? Ну сколько можно тянуть? Быстро завтракать, после завтрака уроки, потом уборка, чтобы к приезду родителей всё блестело. Люди всю неделю трудились, и после нелёгкой дороги как приятно войти в опрятный, чистый дом! – Ну, тётка совсем разошлась!
Мы с Саней переглядываемся и надуваемся. Бабушка смотрит в окно и вздыхает, дед прячется за газету. Они считают, что дети должны больше гулять, но с тётей Магдой не поспоришь.
– Потом душ, обед, Гоголь… – продолжает тётя.
Мы совсем приуныли. Подружки наверняка нас заждались, а тут… Саня яростно грызёт ногти. Но чтение Гоголя откладывается, потому что, устав от уборки, тётя клюёт носом, ложится на тахту, берёт томик великого писателя в руки, недолго смотрит в оглавление, роняет книгу на лицо и засыпает. Бабушка подмигивает нам, и мы смываемся в сад.
Сверкая свежими ссадинами на коленках, бежит Олька Кучайка, наша любимая подружка. Она придумывает замечательные игры: в «партизан», в «госпиталь», в «разведку», в «допрос». Мы играем в «допрос» почти по-настоящему. Олька со свирепым видом спрашивает у меня: «Ваш пароль? Какой пароль у вашего партизанского отряда?» Я отвечаю, смело глядя ей, то есть гестаповцу, в рожу: «Ничего я вам, проклятые фашисты, не скажу, не выдам своих товарищей!» – «Отказываешься говорить?» – «Отказываюсь!» – «Ну ничего, мы заставим!» Они с Саней начинают будто бы выкручивать мне руки. «Будешь говорить?» – «Нет! Можете меня расстрелять!» Они с Саней ведут меня к забору, и я кричу: «Нас много! Всех не убьёте! Победа будет за нами!» Санька целится в меня из палки, и я будто бы падаю. Но чаще всё кончается хорошо, потому что играют ещё Ника с Валькой, и они «освобождают» меня в тот момент, когда «фашистская пуля» должна остановить сердце «смелой пионерки». Оказывается, партизаны следили за врагом и не бросили в беде товарища. Потом мы меняемся ролями. Когда Олька бывает «пленной комсомолкой» (она на полтора года старше нас), то требует, чтобы её пытали больно, и мы делаем вид, что ужасно стараемся, а она бледнеет, произносит целую речь: «Лучше смерть, чем…», падает, как в театре, и не хочет, чтобы её освобождали. После «допроса» мы валяемся в траве, потому что надо отдышаться.
– А у меня папа погиб на фронте, – говорит Валька. – Он был лётчик, такой красивый.
– Мой папа тоже был на фронте, в разведке, кажется, – говорит Олька. – Знаете, сколько у него орденов?
– А мой папа жил в Польше, он был поэт, а когда пришли немцы, он присоединился к подпольной организации, но там оказался провокатор и их схватили. Мама потом узнала, что его расстреляли. Моя мама выступала на фронте! – это говорит Ника, она очень гордится своей мамой, пианисткой.
– Что, она пианино с собой возила? – с сомнением спрашивает Валька.
– Там был огромный рояль, прямо в лесу! – Ника краснеет, потому что это правда: рояль возили в грузовике. Если была угроза налёта, его оставляли там, если не было – снимали с грузовика.
– А наш папа тоже ездил на фронт, а потом в газеты писал, – хором говорим мы с Санькой.
– Это не считается, что был на фронте, – придирается Валька.
– Нет, считается. Я слышала по радио, что один журналист с полком попал в окружение, сражался как солдат и пал смертью храбрых. Не помню фамилию. И даже не один, а много было таких. – Олька не даёт нам ссориться.
Но мне всё равно обидно, и я говорю:
– А наша мама в госпиталях выступала перед ранеными.
– И я тоже, – тихо говорит Олька. – Когда мы были во втором классе, нас возили в госпитали. Мы пели, танцевали, читали стихи. Там были такие раненые, которые никогда не поправятся. У которых нет рук, ног… глаз…
– А ты могла бы выйти замуж за такого? – спрашиваю я у неё.
– Могла бы, – твёрдо отвечает Олька, – если бы сильно влюбилась. Там были и совсем молодые ребята.
– А я не знаю, могла бы или нет, – Ника старается говорить только правду.
– А я вообще замуж никогда ни за кого не пойду! – выпаливает Валька.
– Валь, а если твоя мама поженится с тем поляком в конфедератке, который к ней в гости ездит, ты поедешь в Польшу? – спрашиваю я.
Просто мне поляк этот нравится. То есть не сам он, а его форма. Валька открывает рот, смотрит на нас какими-то больными глазами, лицо её съёживается, и вдруг она пулей вылетает из сада, бежит к себе, в соседний дом, и за ней громко захлопывается дверь.
– Нашла, о чём спрашивать! Поляк ездит к её маме просто так. – Олька постарше нас и уже кое-что соображает.
– А я откуда знала? Думала, он её жених… – оправдываюсь я.
– У Розы Марковны таких женихов…
Мы скисли. Олька отправляется читать по программе шестого класса. Ника идёт барабанить гаммы, а мы берёмся за Гоголя, лишь бы не штопать чулки и не подрубать кухонные полотенца. Вот только разок вырвусь, погляжу на дорогу. Кто-то едет на велосипеде, но не он. Это Леночка Тихонравова, самая красивая девушка в посёлке. Сбоку катится лохматый белоснежный шар – её любимая болонка Фифи, скандалистка и ябеда и единственная кусачая собака на нашей улице.
* * *
Тётя Магда такой человек, что всё время занята делом. Задумчивость, созерцание красот природы ей не свойственны. Она не умеет получать удовольствие от жизни.
Пробудившись утром, она тут же убеждается в том, что погода хорошая или, наоборот, плохая, для точности смотрит на градусник за окном, на барометр на стене, на флюгер на крыше сарая, на часы (вообще она любит всякие приборы), быстро распахивает занавески, не задерживая взгляда ни на клумбе, где за ночь распустились атласные, густого розового цвета пионы, которые тянутся к окнам, словно ждут похвал, ни на моей красавице сосне, которой, наверно, тоже хочется, чтобы её заметили. Тётя стремительно выходит в сад и начинает энергично вдыхать и выдыхать, махать
