Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
Вечером, когда нас загоняют в постель, она уже спит.
* * *
Сегодня идёт дождь, и моя красавица стоит скучная, боком ко мне. Я тоже отворачиваюсь и иду умываться. День будет мерзкий, это ясно. Бабушка крутит мясорубку на кухне, дед чинит раму, возится с карандашом и линейкой, поплёвывает на пальцы и сопит. Тётя Магда с утра пристаёт и уже отметила в хрестоматии стихотворение Пушкина, половину которого мы с сестрой должны выучить за сегодняшний день. Тоска. Торчи до вечера на террасе. Непохоже, что разгуляется. Вальку к нам не пустят. Нику тоже. Может, обмотав башку клеёнкой, пришлёпает быстроногая Олька босиком по лужам и придумает, как перехитрить тётю Магду, чтобы она разрешила по-быстрому сбегать на станцию, например, ей за «Беломором» или за свежей газетой с каким-нибудь известием о футбольном матче или шахматном турнире. Тётя такие сообщения очень ждёт и ужасно заводится. Станция мне по фигу, просто не терпится вырваться на дорогу.
Улица пуста, утонула в лужах… И наверное, не проедет на гоночном велосипеде, лениво вертя педали, склонившись с высокого седла к витому рулю, темноволосый, давно не стриженный юноша в линялой, бывшего вишнёвого цвета толстовке, возможно, отцовской, такой всегда хмурый и задумчивый, что смотрит только под колёса, а к багажнику у него привязаны книги. Зовут его Никита, и живёт он на нашей улице по дороге на станцию.
Дождь. Я сижу над тетрадкой с уравнениями. Никто на велосипеде не выписывает задумчивые фигуры за окном. Рядом сестра Саня рисует на обложке тетради собак. Тётя, дав нам задание, находит себе работу на кухне. На меня наплывают грёзы, в которых я провожу теперь целые дни.
«…Я уже в восьмом классе, и мы с сестрой идём в гости к Нике. Зима. Я в клетчатой юбке, как у мамы, и в красной кофте, как у учительницы рисования, волосы распущены по плечам. Тут много девочек и мальчиков. Ника садится за рояль, я начинаю петь, и вдруг из соседней комнаты с книгой в руке выходит он, Никита, и уже не сводит с меня глаз (он в толстовке? или в курточке?)… Концерт окончен, после бурных аплодисментов, потому что, разумеется, я сегодня в ударе, он незаметно ко мне подходит и говорит: “Как? Это вы? Я вас искал столько лет! Как я счастлив! Через пять минут, нет, через минуту, жду вас на улице… На углу, возле сквера…” О, эта улыбка!»
– Дитя моё, ты решаешь задачку или блуждаешь мыслию по древу, с глупейшей улыбкой на устах? Не вижу трудовых показателей, ни у той, ни у другой! – говорит, внезапно возникая из кухни, тётя Магда. У неё витиеватый, ядовитый юмор. Мама всегда морщится, когда тётя ехидничает.
Я делаю вид, что пишу, но уже начинаю закипать. Тётка уходит на кухню. «Гадина, – думаю я, – привязалась со своей математикой. Никто летом не корпит над заданиями, кроме нас». На глазах закипают злые слёзы.
– Сань, – говорю я сестре, – чего она у нас живёт? Катила бы обратно туда, откуда приехала!
– Ей негде жить, и папа хочет, чтобы она пожила у нас. Поняла? А чего? Она мне нравится. – Саня никогда со мной не соглашается. Назло. Такой у неё характер.
– Сань, давай, убежим к Нике! – я даже пугаюсь своей смелой мысли.
– Да ты что! Нику наверняка засадили за пиандрос, и будем мы рядом сидеть, как дуры. Валька моет пол. Ольку заставили сидеть с братом… – и Саня безнадёжно добавляет: – Всё равно явится тётя Магда и устроит скандал.
– Всё-таки какая она гадина! – со злым упрямством выдаю я.
– Не ври и не говори, как Роза Марковна.
Задача не решается. У Сани и того хуже. Я опять погружаюсь в сладкие мечты.
«…Мне семнадцать лет. Я одна приезжаю на дачу в гости к нашим хозяевам справлять Новый год. Розовые зимние сумерки, садится солнце, по сугробам ползут голубые тени. Сосны в сказочном, искристом уборе кажутся ещё выше, чем летом. В домах под шапками белого, нет, бело-голубого, ну, может, чуть розоватого снега зажигаются золотые огоньки. Всё как на старинных открытках, которые хранятся у хозяйки нашей дачи. Я иду по заснеженной дороге, на мне белоснежная в талию шубка, как на Снегурочке в спектакле Малого театра, на ногах – высокие ботинки с каблучком на шнуровке, как у бабушки, только совсем новые. И не рыжие, а тоже белоснежные. Я пою, о, как я пою! И вдруг навстречу он, конечно на велосипеде, нет, не на велосипеде, а пешком, смотрит на меня так, то есть с изумлением, и говорит: “Как, неужели это вы? Я ждал вас столько лет, какое счастье…”»
Тётины торопливые шаги, и нам кладут по яблоку для стимуляции мозга. День так и не разгулялся. Вода бежит по оконным стеклам, сад промок, из-под луж кое-где вылезают островки размокшей земли с пучками травы, дорожки совсем исчезли. Даже сосны прогнулись под тяжестью дождя. Забор стоит чёрный, разбухший от воды и роняет крупные мутные капли. Не видно собак. Изредка с поезда, под зонтиком, прохлюпает по грязи усталый дачный муж с авоськами, и уже в пять часов зажигают в домах свет. На соседней даче Роза Марковна, Валькина мама, не заводит патефон. Сырость и мрак угнетающе действуют на чувствительную душу.
Сегодня мы обедаем поздно. За столом тётя без конца делает нам замечания. Бабушка не вмешивается. Она часто теперь болеет, и в доме всем заправляет приехавшая к нам на лето погостить тётя Магда, сестра отца. Дед улыбается, одобрительно поглядывая на стену дождя за окном. Он радуется даже плохой погоде.
– Такой дождик сейчас в самый раз, – сообщает дедушка.
– А если зарядит на неделю? Как наши завтра со станции по грязище доберутся? – бабушка всегда обо всех беспокоится, особенно за маму, потому что она её дочка и потому что она у нас такая нервная.
После обеда чтение вслух. Тётя читает нам «Тараса Бульбу». Она здорово читает, недаром в юности хотела быть артисткой, вот только голос у неё хрипловат. От курения, она говорит. Потом читаем мы с сестрой по очереди. Это для развития речи, объясняет тётя. Она любит всё объяснять по двадцать раз. А дальше начинается самое настоящее
