Это застряло в памяти - Ольга Львовна Никулина
«…Он едет на велосипеде по дороге, и вдруг сзади на него налетает грузовик и с грохотом скрывается. Велосипед – в сторону, а он лежит на дороге бледный, ни кровинки в лице, и стонет. Я подбегаю, склоняюсь над ним. На мне мамино розовое платье из крепдешина, которое по праздникам надевает тётя Магда. Оно всё развевается, волосы волнами по плечам и тоже развеваются (на самом деле у меня волос наберётся на одну тощую косицу). Он открывает глаза – жив! Я помогаю ему подняться и веду в дом. Он очень слаб, лежит на террасе несколько дней, я ухаживаю за ним, даю лекарства. И вот он совсем поправляется, открывает глаза, смотрит так на меня и говорит: “Я ждал вас столько лет…” Может, месяцев?..»
– Милая моя, что это ты опять застыла? Мечтать будешь потом! Заканчивай чулок! Приду через пять минут, пять минут!
Проявляя требовательность, тётка всё повторяет по два раза. Как я её ненавижу! Пока её нет, ещё попридумываю.
«…Он едет по дороге, и у него с багажника падает книга. Случайно я оказываюсь рядом и поднимаю её. Это “Домби и сын”. Прохладно, на мне мамина белая жакетка поверх голубого платья. Перчатки? Да, пожалуй, и перчатки. Беленькие, из кружевца. (У бабушки одна такая сохранилась, мы в неё наряжаем кошку, вроде как в чепчик.) “Простите, – говорю я маминым голосом, – это ваша книга?” – “Ах да, как я вам обязан, это действительно моя книга…” Нет, не так. Он смотрит на меня и говорит: “Вы? Чему обязан? Я столько лет ищу встречи с вами… вашего внимания… Это моя книга, но не в том дело… Хочу вам признаться… Сказать кое-что… очень важное…”»
– Ну-ка, ну-ка, показывай чулок! Опять всё стянула? Не работа, а брак! Брак! Завтра, моя милочка, переделаешь!
О, мученье! Надо проклятый чулок куда-нибудь зарыть, чтобы завтра она о нём не вспомнила.
– Ужинать! Дети, ужинать! – кричит тётя Магда с кухни.
Наконец-то день кончается.
– Несите на стол миски, ложки, кружки, поживее, пожалуйста.
Магда называет тарелки мисками, чашки кружками, кровати койками, а тёплые кофточки фуфайками. Так говорят там, откуда она приехала. Нам выдают кашу, кисель с булкой, заставляют вымыть лицо и руки и отправляют спать. Но перед сном, когда гасят свет, моё воображение взрывается.
«…Мне семнадцать лет (кажется, выходить замуж можно с восемнадцати), я окончила школу, конечно с золотой медалью (хотя это не обязательно), и поступила в медицинский институт. Я иду со станции, потому что приехала навестить бабушку с дедушкой и тётю, которые опять живут здесь летом. Я на высоких каблуках с сумочкой и тортом. И вдруг начинается буря. Сверкают молнии, страшный ветер не даёт сделать и шага, растрепал мои длинные волосы, они закрывают мне лицо. Всё потемнело, я почти не вижу дороги, ураган усиливается, деревья стонут и вот-вот начнут падать, ливень, небо с треском раскалывается, сверкают молнии… Не в силах бороться со стихией я опускаюсь на дорогу, нет, на траву, и вдруг чьи-то руки поднимают меня в воздух и сажают на раму знакомого велосипеда, о да, и та же толстовка… Ах, это он, долго смотрит на меня (узнал, узнал!) и говорит: “Неужели вы? Я не ошибаюсь? Мне это не снится?” Я отвечаю ему взглядом. Мы несёмся сквозь бурю к нашему дому. Там меня ждут, волнуются. “Это Никита её спас, возможно ли, какой душенька!” – говорит тётя Магда. За окнами бушует ветер. Никита остаётся у нас, и когда все спят, подходит к моей двери и говорит: “Могу ли я надеяться, что через год мы с вами станем…” То есть шепчет…»
Это бабушка шепчет, её губы шелестят у меня над ухом. Она каждый вечер приходит нас «помолить». Лёгкое колыхание воздуха над моим лицом – она меня крестит.
– Ба, а меня? – сонным голосом спрашивает Саня со своей кровати.
– Завтра начну с тебя, – слышу, как бабушка улыбается.
Тётя Магда будет дотемна курить на крыльце и о чём-то думать.
Солнечное утро. Пока тётя не пришла и не похлопала меня по плечу, я полежу, потянусь, отыщу глазами мою сосну. Она сегодня оживлена и рада солнышку. Красивая, яркая. Июнь. Всё кругом свежее, отмытое, цветёт, шевелится, гудит. Уйти бы через окно по мокрой траве туда, за забор, и дальше, в орешник или к молодым сосенкам, – там после дождя маслятки, небось, вылупились. Нет, лучше сбегать, глянуть на дорогу… Невозможно. У нас в доме наступает бодрое, организованное утро. Но есть минутка помечтать.
«…Меня незаслуженно обидели, и я ушла из дома. Я бреду по лесу и читаю вслух наизусть стихи Пушкина. Нет, лучше ещё кого-нибудь. Вот поле, кругом простор, небо над головой, и вот я уже за железной дорогой (куда нам категорически запрещено ходить), а дальше берёзовая роща… Я иду, тропинка кружит между берёзами, на мне жёлтое платье в горошек, как у Розы Марковны, в волосах васильки, я громко читаю: «Белеет парус одинокий…» (кажется, это Лермонтов). И вдруг из леса выходит бандит. Я бегу назад: “Помогите!” Но он настигает, схватил (почти схватил) меня за руку и вдруг падает как подкошенный и корчится от боли. Рядом со мной стоит Никита с велосипедом, о, эта улыбка! Бандит уползает, бормоча извинения, а Никита помогает мне сесть на велосипед и говорит так нежно…»
– Подъём! Быстро встаём! Детки, крошки, вы слышите меня?
«…и говорит так нежно, нет, сначала я говорю: “Ах, как мне благодарить вас… Если бы не вы…” Он отвечает: “Я шёл за вами всё утро (то есть ехал за вами) не в силах оторвать глаз… (и так далее, в этом роде). Мне многое надо вам сказать… трудно скрывать своё чувство… пришла пора вам призна…”»
– Пора, пора! Не притворяйтесь, что спите! Живо, живо, приду через пять минут, чтобы койки были заправлены!
Она так трубит своим басом, что даже ленивая Санька вскакивает как ошпаренная. А я поволыню немножко.
«“…давно искал случая поверить вам одну тайну, касающуюся меня и вас… Эта тайна сжигает меня, то есть моё сердце (лучше – мою душу) уже столько лет…”»
Дальше не получается. Тётка всё
