На острие меча - Вадим Николаевич Поситко
Лукан в этом избиении участия не принимал. Наблюдал со стороны в окружении трубача и двух декурионов. Неожиданно из темноты портика, у которого они находились, метнулась тень, прямо к груди Аякса. Конь встал на дыбы, молниеносно отреагировав на движение. Наконечник копья прошил пустоту, и Лукан ударил мечом по сжимавшей древко руке. Хрустнула кость, части копья, с вцепившимися в одну из них пальцами, ударились о камни, а нападавший, прижимая обрубок руки к телу, упал на колени и захныкал. Один из декурионов соскочил с лошади и вздернул голову боспорца за волосы. Им открылось искаженное болью лицо совсем еще юного парня, почти мальчишки.
– Ненавижу… – процедил он сквозь зубы, глотая заливавшие лицо слезы.
Декурион глянул в глаза трибуна, вынул спату и перерезал юнцу горло. Затем отпустил волосы, и тело безвольным кулем упало на мостовую.
Вид этой бессмысленной, но вызывающей уважение смерти породил внутри чувство горечи, и Лукан отвернулся.
– Что с этими делать? – Подскакавший легионер указал на горстку сдавшихся гоплитов и ждал от него приказа.
– Выставьте охрану. Разберемся с ними позже, когда все закончится.
Он всмотрелся в темную глубину гавани, откуда доносился мерный рокот понта. Где-то там, в прибрежных водах, в это самое время римские корабли атаковали боспорские, оставленные Миридатом для защиты Киммерика. И на одном из этих кораблей находился Флакк. Для морского боя у него также нашелся хитроумный план, и Галл доверил ему привести этот план в действие.
Лукан усмехнулся, заметив, как вспыхнули на горизонте снопы яркого огня.
Глава 24
Гермонасса, это же время
Лисандр неслучайно привел Кезона на могилу своей жены и дочери. Они были похоронены в одном склепе за домом усадьбы, среди цветущих яблонь сада, в прекрасном и дарующем покой месте. Женщина умерла при родах, а ребенок не прожил и дня. Он предал их земле здесь, где они покинули его, еще по одной причине: жена была уроженкой Гермонассы, и он посчитал, что будет правильным оставить ее в родной земле. Непередаваемое горе и злость на богов, так несправедливо отнявших у него самое дорогое в жизни, сжигали Лисандра изнутри, и чтобы унять эту душившую его боль, он занялся пиратством. Разумеется, втайне от своих богатых соотечественников. В его распоряжении была маленькая флотилия из пяти кораблей – быстроходных унирем. За довольно короткий срок он умножил свое состояние втрое, но на этом не остановился, и через десять лет разбогател настолько, что мог позволить себе уйти на покой и заняться политикой, не думая больше о расходах и связанных с ними заботах. Впрочем, участвовать в политической жизни Нимфея и всего Боспора он никогда и не прекращал. Но в последние годы занялся политикой вплотную, параллельно, для вида, ведя мирные торговые дела. Курс молодого царя Митридата, направленный на независимость от Рима и укрепление собственного могущества, пришелся по душе далеко не всем. Такое развитие грозило неизбежными войнами – с беспокойными соседями скифами, богатым Херсонесом и могущественным Римом, – от которых пострадали бы не только малоимущие боспорцы, но в первую очередь – зажиточная знать, на плечи которой тяжелым бременем легли бы все расходы по их ведению. И хотя самого Лисандра финансовый вопрос не волновал, или почти не волновал, благополучие родного города было ему небезразлично.
Едва заняв трон, Митридат обязал каждый полис государства выставить его новому флоту определенное количество кораблей. Их число зависело от богатства города и размеров его населения. По этим же критериям назначался и тип судов – от сравнительно недорогих в строительстве триер до пентер, ощутимо бьющих по карману боспорцев. Находились, конечно, патриоты, кричавшие о былом могуществе и подоспевшем времени его возродить. Но как только поставки хлеба и рабов с рынков Херсонесса, Керкинитиды и Прекрасной Гавани упали, поубавилось и их количество. А после того как царь стал укреплять древние валы, приводя в порядок давно заброщенные стены, и подозрительные скифы отказали в шкурах и мясе, в государстве начал зреть настоящий, полномасштабный заговор.
Лисандр являлся одним из его лидеров. Давние дружеские связи с купцами Херсонеса и Ольвии делали нимфейца почти незаменимым в таком щепетильном деле. Пригодились здесь и навыки конспирации, а также хитрость и дерзость, приобретенные Лизандром за годы пиратства. Их тайная организация опутала своими щупальцами все полисы Боспора, доверенные люди осуществляли постоянную связь с ее членами, передавали средства и указания к действиям. Единственным, но сущуственным недостатком было отсутствие военной поддержки. Армия все еще оставалась верна своему царю. Подкупы военачальников ни к чему не привели, и с этой опасной затеей решили покончить. До Митридата и так стали доходить слухи о недовольствах среди знати, а рисковать провалом всей организации было недопустимо. По этим причинам руководство заговорщиков приняло решение ограничиться посильной помощью римлянам, и первым ее проявлением явилась сдача стратегически важного Киммерика. К командующему римскими войсками Авлу Дидию Галлу отправили послов, тот их принял, выслушал и заверил в своем твердом намерении взять город. И еще легат пообещал не разорять полис и не трогать его мирных жителей.
День штурма был оговорен. Время благоприятствовало параллельным действиям на море. Гарнизон города, не подозревавший об измене, запасался амфорами вина: затянувшемуся противостоянию не видно было конца, а крепкие стены Киммерика гарантировали безопасность. Никому из командиров и в голову не пришло проверять сосуды, в которые доверенные люди, следуя инструкциям Лисандра, накануне обозначенного дня влили усыпляющие настои. Таким образом, к моменту наступления латинян на стены вала, защитники полиса в основной своей массе должны были спать крепким сном младенцев. План был идеален. Он мог провалиться только в одном случае – при неожиданном появлении у стен Киммерика царя Митридата со своей армией. А такой поворот событий мог произойти лишь по причине предательства кого-то из членов организации. Но этого не случилось. Митридат находился во дворце Пантикапея. А люди Лисандра без помех выполнили свою работу.
– Ты, возможно, считаешь, что я предаю свое отечество? – спросил он Кезона после такого обстоятельного рассказа.
– Из двух зол всегда выбирают ту, что меньше, – ответил тот, удивляясь, как в этом железном нимфейце могут уживаться два разных человека: жесткий, расчетливый грек и человек с тонкой, глубоко ранимой душой. – Я не вправе осуждать тебя, господин.
– Вот что я скажу тебе, мой друг. – Лисандр обратил взор к склепу. – В этой могиле лежат те, кто был мне дороже всех богатств мира. Дороже самой жизни. Мне осталась от них лишь память, которую я
