Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
Но кто бы этому поверил! Надежда, которой он радовался несколько недель, вдруг утраченная, отравила ему спокойствие. Вдобавок ещё ему выкатили процесс о нескольких локтях сада.
Он бы и не думал об этом деле, но достойный старик уже рисовал в своём воображении свою будущую, обширную, тенистую собственность, поставленные беседки, посаженные цветы, каменные лавки и столы, красивые ворота со стороны улицы, посыпанные белым песком дорожки, зелёный дёрн, фруктовые деревья и т. п., а теперь весь этот счастливый сон вырвали у него и рассеяли. Он чувствовал, что если бы он согласился на повышение цены, ему потом могли бы предъявить различные претензии, поэтому решил отступить, отступил, но страдал.
Хотя он был спокойный, как раньше, но грустный.
Как-то в послеполуденный час он послал за Траминским; в этот день он не выходил, потому что у него немного болело горло, шея была завязана толстым платком; он задумчиво сидел у окна.
Семейство Звиниарских занимало первый этаж собственной каменицы с фасада, так же, как когда-то родители, и ничего в этом жилище, может, за сто лет не изменилось. Было оно очень чистое, прибранное, но роскошь и фантазия не вкрались туда ещё.
Второй этаж был, как и первый, был сводчатый, комнаты большие, окна глубоко в стене, так что в каждой нише могло стоять пару стульев; печи кафельные, полированные, столы тяжёлые, кресла с большими подлокотниками. Хозяйские вещи и инвентарь ежедневной работы не скрывались и не стыдились друг друга, тут и там были ткацкие станки, сундуки, даже столовые приборы можно было встретить. Гостей там не принимали, разве что своих, не думали ни разыгрывать комедии большого тона, ни подстраиваться под обычаи других классов.
Пани Себастианова, которую муж иногда шутливо называл Себатияницкой, была маленькая, круглая, как он, живая, весёлая и невероятно работящая. Сынок ходил в школу и держали его сурово, только с Полцией мать, любящая её, может, чересчур, поступила безрассудно. Вместо того, чтобы воспитать её хозяйкой и женой достойного мещанина, в простоте старых традиций, постепенно, сама даже не зная как, сделала из неё панинку совсем чужую дому и к нему не подходящую. Полция была талантлива, училась легко, имела красивенькое личико, открытую головку; как же ей было не учиться?
Но когда после успешного завершения учёбы в пасионе и получения высшего образования в Варшаве, вернулась Полция домой, оказалось, что как-то не могли договориться с матерью, были как чужие друг другу, и Полция в своём доме была как не в своей тарелке.
Когда по каким-либо причинам гармония в семье, золотой узел, что её сплачает, разорван или даже только ослаблен, это, верно, одно из самых больших несчастий на свете.
К счастью для Полции и для матери, ребёнок из колыбели вынес достойное сердце, мягкий характер и набожность, искреннюю и глубокую. Это не уменьшило её любви к матушке из-за того, что нашла её, вернувшись, удивительно отсталой, не знающей очень многих вещей, которая имела совсем ложные представления и иногда смешные. С покорностью доброго ребёнка взялась Полция за мягкое обучение и, не раздражаясь, не показывая своего превосходства, стала для матери источником света.
Но, тем не менее, бедная девушка чувстовала себя непонятой и одинокой в обществе по-настоящему добродушных людей, но отсталых. В таком окружении жить и расти, не опасаясь за будущее, без жалоб, без гнева, нетерпения, с улыбкой, могло только такое счастливо одарённое существо, какой была Полция.
В романах слишком много феноменальных фигур, но и жизнь, когда мы присмотримся к ней вблизи, когда мы заглянем в её глубину, имеет их много. К ним следовало причислить и эту молодую девушку. Был это светлый и утешительный феномен, а дома она светилась звездой и была всеми любима. Не говоря уже ни о матери, любовь которой доходила до идолопоклонства, ни об отце, который верил в Полцию как в пророка, весь дом и все знакомые ею восхищались. Это её вовсе не портило, была скромной и тихой, улыбчивой и мягкой. Но её лицо покрывала грусть, поскольку жила, когда ей не хватало той жизни души, которой в доме не было, и где её кормили только чувством, – жила книгами.
Выбор их был предоставлен ей самой, и хотя ум был вооружён против плохого, может, не было в нём достаточно силы, чтобы справиться со всеми встречающимися противоречиями. Деятельная жизнь постоянно нам преподносит тысячи загадок, неразрешимых контрастами в книгах, которые являются отражением жизни, часто невольным и неполным; где противоречия, как один из процессов искусства, специально выделяют, контрастов ещё больше и острей выступает друг против друга.
Ум в них теряется и временами должен сомневаться в себе. Состояние души Полции, её грусть как раз происходили из её одиночества с книжками. Не хватало живого общества, видов на деятельную жизнь; её глаза достигали немногим дальше, чем улочка либо дорога в костёл или сад.
Хотя Звиниарский был очень состоятельным человеком, связей не имел и не искал, только со своими. Его круг знакомых был слишком ограничен. Общество, которое могло бы подойти Полции и было для неё желанным, отделённое от неё многочисленными соображениями и режимом жизни, было недоступным. Даже подруги из пансиона, принадлежащие к семьям, которые вошли уже в иные сферы, едва издалека и мимоходом её приветствовали, а, встретив, говорили несколько слов.
Тут снова нужны были такое доброе сердце и такая скромность, какие были у девушки, чтобы не гневаться на остракизм, что её выделял и отделял. Она спокойно говорила себе, что это спасает её от многих неприятных разочарований и болезненных для родителей и хлопотных для неё самой положений. И она улыбалась без жалости в сердце, возвращаясь к объятиям матери и книжкам.
Полция получила такое прекрасное образование и оно так удачно ей подходило, говоря попросту, что могла бы засиять, если не в самом прекрасном обществе – потому что от этого её защищал скромный характер – то, по крайней мере, везде оказаться на своём месте. Она хорошо знала несколько языков, была отличным музыкантом, а привычка к чтению и потребность даже слишком далеко завели её в учёбе.
Достойная мать, подбоченясь, не раз послушав Полцию, потихоньку говорила себе, уходя:
– Я как курица, что высидела утёнка. Смотрю с берега, как плавает, а с ним плавать не могу.
И она добродушно
