Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– Отец мой, мой пане, остерегайся его и будь уверен, что этот человек никогда ничего без интереса не делает.
– Но откуда ты о можешь об этом знать? – спросил старик.
– Я, я, видите, – сказал, немного колеблясь, Вилмус, – я, как вы знаете, ребёнок брусчатки, я знал его семью, мать, невесту, и даже брата его, и знаю о нём много вещей.
– Но когда это было? То, что ты знаешь, это старые слухи.
– То, что я вам говорю, – отвечал юноша, – было… сегодня.
– Что же случилось?
– Дайте мне слово, что это сохраните при себе?
– Ну, ну, я не сплетник, что же он за преступление совершил?
– Да, преступление, – швыряя дерево о пол, воскликнул Вилмус, – родную мать выгнал из дома, потому что её стыдится, потому что хочет походить на паныча.
Траминский побледнел.
– Но правда ли это?
– Клянусь вам Распятым, – сказал Вилмус, – я видел её, встречал, знаю.
– Ты?
– Ну, что удивительного? – смело воскликнул юноша. – Его мать и моя сидели в одном ряду на лавке. Человек, который отказывается от матери, не может иметь сердца.
– Мне не хочется этому верить, – медленно ответил Траминский, – но знаю, что ты не лжёшь никогда.
– Верьте, или нет, как вам угодно, но если мне не верите, помните, с ним нужно быть осторожней. Я знаю его, через мать, и вы, может, слышали о ней, о панне Текле.
– Ну, да, панна Текла сама его бросила.
Вилмус усмехнулся.
– Благодетель, – сказал он, – когда дьявол голоден, он более страшен; больше я не скажу.
Задумчивый Траминский вошёл в свою комнату. Вилмус тоже уже не пел, сел ещё хмурый за работу, положив деньги в карман и глубоко задумался, и нескоро его гневное лицо смягчилось за работой.
«Ха, – подумал Траминский, который всегда был более склонен поверить в хорошее, нежели в плохое, – Вилмус по-своему, должно быть, преувеличивает, приснилось ему. Адвокат, должно быть, имеет справедливые причины; это не такой плохой человек, но людская зависть!! Зависть!! Я сам ведь несколько дней назад теми же самыми глазами глядел на его. Конечно, и он не святой, и мы все, но не такой плохой, как он о нём думает; просто уличные слухи. Какой ему смысл меня задабривать? Заиграло в нём сердце, в этом вся суть. Нет, нет, этот человек плохим быть не может».
И, успокоившись, Траминский в простоте душевной сел за работу, с радостью, что на свете оказалось одним хорошим человеком больше. Вилмус же погрузился в грустные мысли; он слишком хорошо знал братика и любил Траминского, поэтому опасался, как бы старика, упаси Боже, не втянули в какую-нибудь опасную работу. Но как было проследить и предотвратить??
* * *
Каменица Под бычьей головой, счастливым владельцем которой был круглый и спокойный пан Себастиан Звиниарский, сейчас глава скотобойного цеха, или также братства, от прадедов прославленный мещанин, находилась чуть в отдалении от более новых и красивых улиц, всё же посередине Старого Города. Построенная в те времена, когда по линейке особенно здания не вытягивали и не придавали им одинаковой внешности, она выглядела немного фантастично, но очень важно. В ней видны были толстые стены, крепкий свод, а по резным дверным косякам и наличникам даже некоторое старание о красивой внешности.
Уже она сама могла кое-что рассказать о семье владельца, потому что говорила о мещанском богатстве и давней осёдлости. Её ставил дед пана Себастиана, отец и внук очень заботливо её поддерживали. Здесь среди рядом стоявших немного запущенных построек она выглядела почти по-пански. Бычья голова была некогда знаком мясника, стала позже эмблемой дома; ни бойни, ни лавок там давно не было, поскольку пан Себастиан не занимался мелкой торговлей, но скорее оптовой закупкой волов, которых позже частями, в кредит продавал торговцам поменьше.
Местечко, расположенное на одном из главных трактов, ведущих из провинций, изобилующих прекрасным скотом, несколько раз в неделю могло запасаться значительной партией украинских и волынских волов. Обычно также пан Звениарский пользовался импульсом и делал более значительные покупки, торгуя потом ими не только в городе, но также обеспечивая посления поменьше.
Из мясника, хотя он от этой профессии не отказывался, он невзначай стал спекулянтом скота, с чего имел прекрасные доходы, потому что хорошо знал и имел такой меткий глаз, что вес вола, его жир, стоимость шкуры и добротность мяса мог с первого взгляда почти наверняка оценить. На людей он также не полагался; в сером капоте, в сапогах до колен, подпоясанный ремнём, с тростью в руке, он регулярно сам шёл на торг, осматривал волов и покупал то, что оценил и испробовал.
Все мясники дали бы себя изрубить за него, потому что он был для них настоящим Провидением, давал им кредит, в получении задолженности был снисходителен, с людьми был мягким и не знал, что такое гнев или нетерпение. Он также имел сильную веру в людей, потому что был незапятнанной честности.
То спокойствие, которое отражалось на его честном лице, царило и в сердце.
Несмотря на значительные состояние, которое получил после отца, а частью сам заработал, был он со скромными привычками, жизнь вёл чересчур простую и можно сказать, что чувствовал себя счастливым. Жена была добрая и хозяйственная женщина, немного болтливая, но в целом лучшего сердца. Десятилетний сынок и взрослая дочка Аполония, фамильярно называемая Полцией, составляли всю семью.
Жизнь супругов протекала как можно регулярней и без сильных потрясений, и пан Себастьян, может, не знал бы неприятных волнений вовсе, потому что домашний быт ими их не обеспечивал, если бы не соседний дом Паскевича. Паскевичи, портные по призванию, имели рядом приличный дом, довольно запущенный, но с огромным и красивым садом. Говорили, что некогда это был дворец Оссолинских, которые раньше по соседству имели значительные имения. Действительно, дом, несмотря на изменения, каким подвергся, сохранял в себе что-то дворцовое. Фасад был предстательным, между окнами выглядывали наполовину сбитые арматуры, в саду были остатки фонтана, пышная липовая аллея и беседка из старых лип.
Всё это несколько десятилетий оставалось в самом плачевном состоянии, по той причине, что Паскевичи не могли поделить на пять голов эту собственность, ни один не был в состоянии заплатить соратникам, ссорились и терпели крах. Решили её продать; пану Звиниарскому эта мысль пришлась очень по вкусу, первый раз в жизни он загорелся, планируя соединить сразу два дома, а прежде всего создать себе красивый сад. Ему это очень улыбалось. Дошло до торга, потребовали достаточно много, потому что полтора. Себастиан
