Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский
– Как поживаете, старина? – сказал он, смеясь. – Что это, вы уже меня даже узнавать не хотите? Правда, мне не нравится, что вы меня всегда избегаете, будто я перед вами в чём провинился. Как мне это противно, не поверите, всё-таки я не забыл, что когда ходил босым, вы меня не раз угощали булкой.
Когда адвокат это говорил, у него было такое добродушное, искреннее выражние лица, казался таким растроганным, сердечным, что Траминский был ошарашен; ему казалось, что грезит. Шкалмерский приблизился к нему и подал руку.
– В некотором смысле, когда человек добивается какого-то положения – это несчастье, потому что отталкивает от себя старых друзей. Одни ему завидуют, другие подозревают, что он изменился, приписывая ему злое сердце.
Траминский слушал и не понимал.
– Другие меня не интересуют, – говорил горячо Шкалмерский, – но такие честные люди, как вы, которых на свете немного, мне очень важны.
– Ты видишь, пан, моё удивление, – сказал, немного остывая от первого впечатления, Траминский, – но вина, если есть в этом какая, не моя, пан благодетель. Бедному человеку трудно навязаться, чтобы не быть заподозренным в корысти, прости.
– Кто бы мог подозревать в этом достойного Траминского? – говорил адвокат. – Куда вы идёте? На завтрак? Не правда ли?
– Уважаемый адвокат, – сказал, добродушно смеясь, Траминский, чувствуя себя очень счастливым, что так ошибся в человеке, – у меня завтрак с обедом, а часто и с ужином, представляют неразлучное целое, но иду есть, это правда.
– Ну, тогда окажите любезность, пойдёмте со мной Под Карася, у меня дома ещё ничего не готово, но я рад буду вспомнить старые времена молодости за скромным столом. У меня есть немного времени, поболтаем.
Траминский слушал и ушам не верил; какое-то недоверие отзывалось в нём, но честный человек отчитывал самого себя за него. Они пошли вместе, смеясь и болтая, Под Карася, куда лет десять нога адвоката не ступала. Шкалмерский велел дать отдельную комнату заказал обильный завтрак и сел за стол, прося убогого канцеляриста, чтобы с ним не церемонился.
– Если бы вы от меня так очевидно не ускальзывали, – сказал он, – я бы давно вас поместил в моей канцелярии, но я всегда был убеждён, что вы гневаетесь на меня.
Траминский пожал плечами.
– А я думаю, что вы меня избегаете.
– Но терпение, – прибавил амфитрион, – как-нибудь получится; на самом деле сейчас места заняты, однако я в собственном интересе распоряжусь так, чтобы привлечь такого достойного человека к себе.
– У вас уже есть Клеменс, который и способный, и приличный юноша.
– Это правда, но при множестве дел его не хватит; ему часто приходиться отсутствовать, а канцелярия остаётся без надзора, и разыгрывают меня.
Адвокат глубоко вздохнул.
– Вы не поверите, пане Траминский, какое неприятное у нас положение, хотя на первый взгляд прекрасное. Ответственность огромная, а чем больше человеку везёт, тем меньше друзей; разумеется, искренних, потому что рои фальшивых льнут как на сахар, но что толку от них? Кроме того, старые отношения разрываются сами, более бедные сторонятся; счастье всегда имеет в себе то, что вызывает подозрение у несчастных в незаконном приобретении. Слухи и обижающие вести разрывают славу, словом, как это раньше говорили, сравнивая с ванной, – кто выше сидит, больше потеет.
Траминский слушал эти жалобы с сочувствием и верил в их искренность всей душой, потому что хорошему привык с лёгкостью верить.
– Это правда, всё это правда, – произнёс он, – но каждому нужно что-то вытерпеть, и ни одно сословие от этого не свободно.
– Знаешь, дорогой Траминский, если бы я теперь выбирал согласно желанию, то с уверенностью выбрал бы среднее мещанское сословие. Нет человека счастливее такого богатого купца, мещанина или тому подобное. Никакие общественные обязанности, которые есть кандалами, не связывают его, а достаток имеет, который равняет его с другими, и может пользоваться им, не сдерживая себя никакими формами.
– Пане адвокат, – ответил Траминский, – вы уже рафинируете; мы, бедняки, говорим: всё равно, какое положение, лишь бы с честной работы можно было выжить. Верьте мне: самое страшное положение – нехватка сил при нехватке хлеба.
– Но это крайность, – прервал адвокат, – я возвращаюсь к моему предположению. Вот, например, достойный пан Себастьян. Гм? Что ему не хватает? Каменица как дворец, хлеба как льда, спокойствие, свободная жизнь, фрака отродясь не снял и не наденет. Семью у него хорошая, за детьми ухаживает.
Как раз принесли заказанный завтрак: говяжьи зразы, которые здесь назывались бифштексом, фаршированную щуку, портер и водку. Освежающий запах лука, которым эти блюда были обильно заправлены, разошёлся по помещению и, может, не слишком приятно щекотал нервы адвокату, но Траминскому был приятен. Старик после скромной рюмочки тминной водки впал в совсем хорошее настроение и сел с аппетитом бедных к столу. Адвокат, привыкший теперь к более изысканным яствам, из одного приличия восхищался щукой.
– Это правда, – отозвался Траминский, – что пан Себастьян – человек счастливый, но и у него есть проблемы – вот и теперь я писал ему заявление в суд, у него процесс за часть сада.
– Кому он его доверил? – спросил правник.
– Перхальскому.
– Ничего не имею против честного Перхальского, но это, с вашего позволения, плакса, как начнёт тянуть, думать, брать, будто бы на разум, а в действительности на лень, даст противнику убедить себя.
– Это правда, – смеясь, отпарировал Траминский, – старый человек и слишком флегматик.
– Но я слышал, что пан Себастьян собирался покупать дом у соседа…
– Да, была договорённость; он давал полтора наличными, но с той стороны, видя, что имеет желание приобрести и что не торгуется, запросили ещё больше. Старик разгневался и дело бросил.
– Тогда он держал такие значительные капиталы в ларчике, без процента! Настоящая распущеннось! Ну, и не очень безопасно.
– Пане благодетель, это человек старого обычая, – добавил Траминский, – осторожный, недоверчивый, внимательный.
– Но всё-таки, поверив честному человеку такой капитал, он бы имел восемь, десять процентов. Заметьте, полтораста тысяч, тогда пятнадцать тысяч словно выбросили за окно. Я, – добавил он, – не для каждого это делаю, но для Симлонов, например, для Бартковского в прошлом году; как начали меня просить, я взял в оборот деньги. Что вы думаете? Я дал Симлону двенадцать от ста, а Бартковский от меньшего взял десять с чем-то. У нас очень часто случается, что кто-то при окончании важного дела срочно нуждается в деньгах, и то в ту же минуту. Иногда он получает на этом пятьдесят, даст охотно десять, лишь бы из рук дела не выпускать.
