Граница - Станислава Радецкая
Шварц натянуто улыбнулся, но положение спасла София. Она защебетала о своем путешествии и приключениях в столице, а потом поторопила Йохана идти, чтобы задобрить господина фон Бокка, пока дядюшку не хватил удар.
На дворе опять моросил дождь, и лицо кололо под резким осенним ветром. Диджле беспокойно ждал Йохана внизу, то и дело ежась от холода; он даже надел белый лакейский парик, чтобы прикрыть уши, и его смуглое лицо посерело.
- Надо бы сшить тебе теплый плащ, братец, - заметил Йохан и помрачнел. До слов Шварца он не задумывался, как выглядят со стороны его таинственные финансовые дела. Деньги грабителей счастья не принесли, наоборот, оказались опасной ловушкой.
По дороге домой он рассказал Диджле, что надо держать ухо востро – нежданный гость мог явиться в любое время. Осман заверил, что оружие всегда при нем, и он не побоится пустить его в ход, но Йохан знал, что рядом с Герхардом Грау Диджле всего лишь неразумный щенок, которого легко обмануть.
Тем не менее, теперь лишь стоило сделать неосторожное движение, услышать подозрительный шорох, и Диджле бдительно замирал, превращаясь в слух. Из предосторожности Йохан принял приглашение господина Шенберга, отца юного Николауса Шенберга, мечтающего об искусстве фехтовальщика, пожить их в доме, пока идут занятия. Конечно, это значило, что хозяин не желал платить денег за уроки и счел, что еды и крова будет достаточно, но Йохан не был на него в обиде, разве что баронесса фон Виссен приходила теперь редко, как того требовали приличия.
Герхард Грау не давал о себе знать. Иной глупец подумал бы, что Цепной Пес испугался и зализывает раны, но Йохан полагал, будто тот выжидает и успокаивает бдительность противника, чтобы неожиданно выступить вперед, подобно Александру Великому в последней битве. На месте Герхарда Йохан бы дождался приезда важных гостей и под шумок сделал бы все, как ему нужно.
Глава 26
Суматоха, и верно, поднялась изрядная. Несмотря на плохую погоду, дороги в городе чистили, фасады домов красили, бедным и нищим запретили показываться на глаза под страхом заключения в замковые подвалы. Не обошлось и без происшествий – как назло, одна из стен замка начала осыпаться, и засыпала приезжего влаха с семьей, который решил натянуть под ней торговый навес. На удивление, никто из них не пострадал; камни превратили весь товар в черепки и месиво и раздавили деревянного человечка, которым под телегой играл младший из детей. Когда ребенка вытащили из завалов, он лишь безутешно горевал по покалеченной игрушке, и его слезы чуть не стали причиной драки между добрыми католиками и крестьянами-православными: каждый хотел принести останки игрушки и телеги в свою церковь, как свидетельство Божьего чуда, ибо только Бог в своей милости мог спасти жизнь целой семьи. Страсти по вере кипели несколько дней, и лютеране не разговаривали с католиками, католики с православными, а те по греческому обычаю предавали всех инаковерующих анафеме, и невозможно было ходить по лавкам или приказывать слугам: из-за чрезмерной обидчивости неосторожное слово могло поджечь костер негодования.
Но вот наступил тот день, когда серым ноябрьским утром в город въехала торжественная процессия - без лишней суеты, без трубачей, без плюмажей и украшений, как часто бывало раньше, зато в сопровождении пехотного батальона из сотни человек и длинной вереницы фургонов с припасами и вещами. Улицы городка заполнились любопытной разноцветной толпой, сдерживаемой гренцерами, и все прошлые обиды забылись; люди залезали даже на крыши, чтобы поглядеть на знатных господ, женщины высовывались из окон, и время от времени то тут, то там раздавались крики: «Слава Императрице!», «Слава Императору!», и при каждом возгласе слуга, сидевший рядом с кучером, бросал в ту сторону пригоршню монет. Головная карета с гербом на дверце остановилась у ратуши. Закутанные до ушей лакеи соскочили с запяток и отворили резную дверцу; как только нога важного гостя коснулась брусчатой мостовой, толпа радостно заревела. Гость был немолод и лицом напоминал усталую жабу: он был измучен долгой дорогой и недовольно кривил большой рот. Его изысканные спутники почтительно подхватили старика под руки и повели внутрь; как только они прошли сквозь двери, с замковой стены раздался троекратный залп из шести пушек.
Толпа дрогнула и раздробилась, притягиваясь к оставшимся каретам, в надежде поглазеть на прочих приехавших господ; солдаты столпились на площади, ожидая приказа разгружать фургоны и расходиться по назначенным квартирам. Их женщины из обоза тут же принялись хлопотать вокруг мужей, расстелив свои косынки на земле и разложив на них скромные съестные припасы, вытирая носы перепачканным и оборванным детям. Галдеж поднялся, как на птичьем базаре, и горожанки, пожалев людей, проделавших столь долгий путь, угощали приезжих яйцами, хлебом, пряниками, вареным мясом, сморщенными лежалыми яблоками, репой и морковью, и всем прочим, чем не жалко было поделиться.
Откуда-то прошел слух, что вместе с доверенным лицом наместника приехало немало знатных людей; не только капитан и лейтенанты полка, но даже настоящий русский князь, не говоря уже о мелочи вроде баронов и простых дворян из графской свиты. Пресловутый русский князь вызвал немало пересудов в доме Шенберга, но хлопоты по устройству новых постояльцев помешали расспросить о нем, как следует. Йохан представлял его, как высокого старика с орлиным взором – как когда-то доводилось видеть в детстве, но тот оказался томным, броско и модно одетым юношей, сильно накрашенным и манерным настолько, будто он на минуту выбежал из бальной залы и намеревался немедленно туда вернуться. Говорили, что он - прекрасный фехтовальщик, волокита и поэт, вынужденный бежать от гнева русской императрицы, что он пользовался влиянием при Берлинском дворе у короля Фридриха, что
