Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия
Волынский за порядком шествия народов велел Василию Никитичу Татищеву наблюдать, а сам на балкон к императрице поднялся, дабы комментарии к сему действу давать.
— Сие, матушка, подданные твои коие на таких вот уродинах, именуемых верблюды, путешествуют.
— Дивные создания, — произнесла императрица.
— Они, матушка, большую жару переносить способны и долгое время без воды обходиться могут.
— А сие кто такие, Петрович? Снова на собаках едут.
— Сие матушка странный народ, что названием имеет такое "народ шитых рож"* (*так тогда именовали тунгусов).
— Отчего же название столь странное у них, Петрович? — спросила императрица. — И что за рожи у тех людей?
— У них есть способ престаринный красоту наводить, матушка. В детском возрасте они красят щеки свои черной краской а затем вышивают на них узоры нитками цветными. И от того остаются на лицах их серные точки и следы вышитых на щеках фигур.
— И сие народец сей перед мной?
— Да, матушка, но отсель рож их не видно. Затем, ежели желательно, ты сможешь ближе их рассмотреть. Они в костюмах своих с медными бляхами что нашиты на одежду. На шапках их кольца медные да перья.
— Забавно сие, Петрович. Далее говори. Кто за "шитыми рожами" едет?
— Сие матушка народец презабавный. Их "ныряльщиками" именуют, ибо детей своих оный народец сырой рыбой кормит. И нырять под водой они великие искусники. А за ними, матушка идут лапонцы, народец, что голов не имеет.
— Как такое быть может, Петрович?
— Головные уборы сиих людишек, матушка, таковы, что скрывают головы их, как сие видно.
— Так головы они имеют ли?
— Имеют матушка, но шеи их слишком коротки. А за лапонцами идут азиятские народы некие. Одни их них "осинцам" называются. Иные же "георгианцы". Они с луками и копиями шествуют.
Далее последовали шутовские упряжки на козах и свиньях.
— Неужто, и на свиньях где ездят, Петрович? — спросила Анна смеясь.
— Разные народы дикие, матушка, живут по-разному, — темнил Волынский.
Эти упряжки они смеха ради с Татищевым снарядили.
— Вишь как! — продолжила удивляться царица. — А я то окромя Москвы да Петербурга и не знала ничего. А про Сибирь то токмо слыхала, что большая она. А вон сколь народов разных населяет её.
— Империя твоя необъятна, матушка. Никто из земных владык столь не богат народами как ты, государыня.
— А я все заботами про губернаторское воровство жила. Да сказки Ушакова по "слову и делу" слушала. А вот сего не знала толком. Так и жизнь то проходит наша, Петрович. Выходит дура я набитая, — произнесла императрица.
— Благодаря заботам матушки-государыни процветает империя. Вон забот у вас державных сколько.
Шествие народов продолжалось. И на Анну оно произвело большое впечатление. После окончания оного она благодарила Волынского и произнесла:
— Спасибо тебе, Артемий Петрович! Императрица всероссийская тобою много довольна. И милости мои с тобой будут. Спасибо за мою Россию, которую узрела я нынче!
Волынский припал к руке императрицы…
Затем государыня и придворные отправились в манеж герцога Бирона. Там были раскинуты длинные дубовые столы, заставленные напитками и яствами. На столах была кухня всех народов империи Российской. И здесь Волынский сумел показать себя.
Для царицы поставили отдельный стол рядом со столом молодых. Они находились на возвышении, дабы Анна могла наблюдать за всем, что происходит во время пиршества.
Рядом с царицей сели Бирон, его жена Бенингна, Волынский.
Последний столы нахваливал:
— На столах матушка, есть и водка гданская, и горилка украинская с перцем, зело забористая, и пиво немецкое, и вино венгерское, и чай сортов разных и молоко кобылье, что кумысом именуется. А среди яств можно пробовать чего хошь! И пилав имеется иргизский, и шашлык на писках острых, коий абхазцы весьма любят, — распинался Волынский.
— Дак мне доктора не велят есть острого, Петрович. Да и пить не велят ничего, аспиды. Но налей мне горилки с перцем. Дух от ней идет такой….
Буженинова смотрела на толпы придворных, что сидели за столами и угощались. Она, вчерашняя нищенка, что по чужим углам побиралась и куска хлеба часто не имела, нынче рядом с самой царицей пирует. И муж у неё не кто-нибудь, а князь настоящий, роду древнего, хоть и шутом служащий.
И ради неё все это действо было придумано, и ради неё был Ледяной дом строен. Вот кабы не замерзнуть в сем доме в первую ночь брачную. Быть "княгиней на час" Буженинова не желала. Ведь хоть и шутовская сия свадьба, но вышла она замуж не понарошку, а по закону.
Герцог Бирон и его жена, если за столом мало и ничего не пили. Либман строжайше приказал герцогу и герцогине ни к чему не прикасаться.
Это было время торжества кабинет-министра Волынского. Анна теперь слушала его болтовню и почти не замечала герцогскую чету.
Волынский хлопнул в ладоши и перед императрицей поставили ряженого человека в маске.
— Кто это таков, Петрович? — спросила Анна кабинет-министра.
— Пиит наш Тредиаковский. Желает он тебя, государыня порадовать стихами своими, что им к свадьбе шутовской сложены.
— Сложил таки стихи?
— А как же матушка, коли твоя воля, на то была? Посмел бы он того приказа не выполнить.
— Пусть читает!
— Государыня императрица желает стихи слушать! — громко провозгласили герольды и все в зале затихли.
Придворные смотрели на ряженного, гадали кто это таков. Тредиаковскому дали знак и он по листу бумаги, на коем вирши написаны были, стал читать:
Здравствуйте, женившись дурак и дурка,
Еще жопа-то та и фигурка!
Теперь-то прямое время нам повеселиться,
Теперь-то всячекски поезжанам должно беситься.
Квасник-дурак и Буженинова-блядь,
Сошлись любовию, но любовь их гадка,
Ну, мордва, ну, чуваши, ну самоеды,
Начните веселье молодые деды!
Балалайки, дудки, рожки и волынки!
Соберите и вы, бурлацкие рынки.
Ах, вижу, как вы теперь рады!
Гремите, гудите, брянчите, скачите,
Шалите, кричите, пляшите!
Свищи, весна, свищи, красна!
Невозможно нам иметь лучшее время:
Спрягся ханский сын, взял ханское племя,
Ханский сын Квасник, Буженинова ханка.
Кому того не видно, кажет их осанка.
О пара! О, не стара!
Не жить они станут, но зоблить сахар,
А коли устанет, то будет другой пахарь.
Ей двоих иметь диковины нету —
Знала она и десятерых для привету!
Императрица любила непристойные стихи и засмеялась. За ней стали смеяться и придворные. Только Бирон даже не улыбнулся, как и его жена Бенингна.
— Вам не смешно, герцог? — спросил Бирона Волынский, заметив, что тот не смеется.
— Нет, — открыто признался герцог. — Сии стихи, выбитые из несчастного поэта, вам кажутся смешными?
— Дикарь, — высказалась Бенингна.
Анна успокоила их:
— Хватит вам ссориться. Оставь герцога, Петрович. Коли не смешно то пусть не смеется.
— Я не хотел обидеть его светлость и её светлость. Простите если что не так сказал, — сказал Волынский но глаза его смотрели с вызовом.
Герцог и герцогиня не сказали ничего.
Пир продолжался. По знаку Волынского начались танцы….
Затем молодых снова поместили в золоченную клетку, и на слоне отвезли в Ледяной дом. За ними последовали сани придворных, и сам императрица поехала.
Уже стало темнеть, как они вернулись в Ледяной дом! И перед императрицей из пастей ледяных дельфинов и из хобота ледяного слона стали вырываться струи горящей нефти.
В доме гости снова выпили за шутов. И Волынский приказал приготовить спальню молодым. Затем по его приказу Квасника и Буженинову разоблачили и поместили на кровать из льда. Квасник Голицын был мертвецки пьян и спокойно откинулся на ледяных покрытых кружевами инея подушках….
Год 1740, февраль, 6 дня. Санкт-Петербург. Мария Дорио спасает Пьетро Мира.
Мария Дорио постучала в двери и дождалась когда в комнату новый слуга сеньора Арайя по имени Силуян. Это был громадного роста мужик с широким лицом до самых глаз заросшим бородой.
Мария слышала о том, что он был убийцей, и сеньор Франческо спас его от петли, заплатив полицейскими чинам около 300 рублей за его спасение. После этого Силуян стал верным рабом капельмейстера. Такой человек мог кого угодно удавить, или пырнуть ножом по приказу хозяина. Он был силен, вынослив и предан. Но у него была лишь одна слабость — он любил выпить.
На это певица и решила сыграть.
— Чего тебе, девка? — спросил он.
— Я бы хотела фруктов.
— Чего?
— Я бы хотела фруктов. Я не достаточно хорошо, говорю по-русски7
— Тебе ничего давать более того, что принесли с кухонь не велено! — Силуян повернулся к ней спиной и решил уйти.
