Владимир Андриенко - Кувыр-коллегия
— Здравствуйте, барин, — приветствовал он его. — Прошу вас. Барышня заждалась вас.
— А Семен где? — Пьетро успокоил угодливый тон молодого человека.
— Вчарась домой отпросился. В деревне у него сестра заболела. Вот и отпустили его. А меня замет Семена взяли. Дак мне то не впервой, барин. Будьте покойны. Я-то сию службу знаю. Да и чего сложного то? Двери отворяй, господ принимай, да комнаты топи.
Слуга захотел помочь Пьетро снять шубу. Тот повернулся спиной. И тот же момент на него сзади навились и быстро подмяли под себя три дюжих молодца, взявшихся неизвестно откуда.
— Попался шут! — заговорил кто-то.
— Теперь не вырвешься.
Итальянцу скрутили руки за спиной ремнями и повернули его лицом.
— Узнаешь? — Мира увидел перед собой широкую плоскую рожу.
— Николи такого мерзкого рыла ранее не видал, — сказал он.
Незнакомец его кулаком за те слова приложил. И под глазом шута появился синяк.
— Ты шутить-то поостерегись. А то мы тебя и Неве утопить можем. В тулуп овчинный закатаем да прорубь опустим. Тогда там карасей смешить станешь. А меня ты видал и ранее. Я хотел тебя палкой отходить, да не получилось тогда.
— У дома моего ты был с капельмейстером? Помню, помню. И теперь понимаю, кто послал тебя. Сеньор Арайя.
— Про тебе говорить не станем. А сейчас лежи без движения ежели не желаешь, дабы мы рожу тебе разукрасили.
Пьетро замолчал. Сопротивляться ему было трудно, и он понял, что всецело в руках этих людей. Его отнесли в подвал и там посадили на цепь. Двери закрылись, и Мира остался в полной темноте….
Год 1740, январь, 24 дня. Санкт-Петербург. Сеньора Мария Дорио.
Мария проснулась, и увидела, что на её пальце нет заветного кольца. Он вспомнила тот бокал вина, который преподнес ей Франческо Арайя, который был в тот день необычно с ней любезен и щедр на обещания.
Сам Франческо сейчас стоял с ней рядом. Он улыбался.
— Вы что-то потеряли, сеньора? — спросил он.
— Где мое кольцо? — она вскочила на ноги. — Что это значит? Это подарок государыни императрицы Анны Ивановны! Как смели вы, сеньор, тронуть его! — вскричала Дорио.
— Не стоит вам так кричать, сеньора. Кольцо вам вернут. Я взял его не навсегда.
— Вы взяли? И вы вот так признаетесь в воровстве?!
— Я не сказал, что я его украл, сеньора. Я сказал, взял. И взял на время. Дабы одну известную вам особу выманить.
— Что? — Мария села на стул, не в силах более стоять.
— Я ведь обещал и вам, и вашему любовнику шуту, что посчитаюсь с ним. И теперь ему никто более не поможет.
— Вы хотите этим кольцом заманить Пьетро в ловушку?!
— Вы догадливы, сеньора!
— Но Пьетро станут искать! Ведь скоро день рождения государыни! И я все скажу императрице после концерта! И герцог Бирон также все узнает! — бушевала Дорио.
— Если бы все было так, то разве стал бы я вам все рассказывать? Нет, сеньора, Мария. Вы никому и ничего не расскажете! И будете находиться под замком в этом доме до февраля.
— Но мне петь на концерте в день рождения императрицы!
— Я выписал из Италии новую певицу. Это молодая Леонора Виконти из Пармы. И она вас пока заменит. Я скажу государыне, что вы заболели горлом и выступать не можете.
Мария снова вскочила со стула и бросилась на капельмейстера. Она попыталась его ударить. Но Арайя грубо схватил её за руки.
— Не стоит вам брыкаться, сеньора! Не стоит!
— Вы не посмеете, — простонала Дорио. — Не посмеете. Герцог Бирон вам не простит. Не простит…..
— Я это переживу, сеньора.
После этого капельмейстер засмеялся и покинул комнату Марии. Её заперли на ключ. И выхода не было…..
Год 1740, январь, 28 дня. Санкт-Петербург. Во дворце. День рождения государыни императрицы.
28 января 1740 года в день рождения императрицы Анны в Петербурге был праздник великий. Во дворце состоялся маскарад с фейерверком. А для народа были организованы гуляния. Город был украшен празднично. Ни один день рождения Анны доселе не праздновался так торжественно и роскошно.
Герцог Бирон стоял, в этот раз, не рядом с императрицей, как бывало всегда. Он находился среди придворных вместе со своей женой. Рядом с государыней стоял у самого трона кабинет-министр Артемий Волынский.
Для придворных это был знак того, что восходило новое "светило". Анна слушала его и улыбалась.
К Бирону подошел обер-гофмаршал Рейнгольд фон Левенвольде.
— Ваша светлость, — обратился он к Бирону. — Мы все скорбим вместе с вами.
— Вы о том, что я не рядом с императрицей, Рейнгольд?
— Да, герцог. Мы хотим видеть там вас, а не Волынского! И я все курляндские дворяне при дворе. Да и не только курляндцы. Но и другие иностранцы за вас.
Бирон понимал, что усиление Волынского больно ударит по многим. Волынский ликвидирует немецкую партию. И он все больше и больше входил в силу. А что будет после свадьбы шутов в Ледяном доме? Его влияние еще больше усилиться!
Бирон решил "подлить масла в огонь".
— Я собираюсь уехать из России, Рейнгольд. В Митаву. Сложу с себя должность обер-камергера русского двора и останусь только герцогом курляндским.
— Ваша светлость! — Левенвольде умоляюще посмотрел на Бирона.
— Но вы же со своим братом некогда желали отодвинуть меня от трона? Вот ваше желание и сбылось.
— Что было то, было, ваша светлость. Стоит ли нам ссориться далее? Не пришло ли для нас время объединиться? Всем немцам при дворе. Мы желаем, чтобы вы стали регентом!
Бирон улыбнулся и отошел от Левенвольде…
Конфиденты Волынского был счастливы. Все получалось так, как они желали. Кабинет-министр поднялся выше Бирона. Императрица подолгу с Артемием Петровичем беседовала и его совета стала спрашивать. В делах кабинетных без него уже обойтись не могли, и даже Остерман стал Волынского побаиваться.
Еропкин держал свое свидание с Шетарди в тайне от Волынского. Он рассказал о плане маркиза лишь де ла Суде. И то, потому токмо, что в помощнике нуждался. Ему надобно было Адамку устранить на время, и де ла Суда ему в этом помог.
Сейчас архитектор и де ла Суда переглянулись. Педрилло при дворе не было.
— Ты точно уверен, Жан, что Адамка из того места не вырвется? — тихо спросил Еропкин.
— Да. Люди его скрутили верные.
— Твои?
— Зачем мои? Я для того людьми капельмейстера сеньора Арайя воспользовался. Он мне их уступил с большим удовольствием. И продержат они его до 8 февраля.
— Этого достаточно, Жан.
— Но ты так и не сказал, зачем сие надобно? Что нам в сем шуте?
— Он не должен попасть на свадьбу в Ледяном доме, Жан. Пока с тебя этого хватит. А про остальное потом узнаешь. Но это нашему Артемию на пользу.
Все гости много пили вина в этот день. Анна не любила когда кто-нибудь мало пил в её день рождения. На такого человека она смотрела с подозрением. И дабы выказать уважение к государыне — надобно было надраться до потери сознания. Вот и надиралась и князья именитые, древностью рода блиставшие, и новоиспеченные графы, и офицеры гвардейские, и даже невинные фрейлины не один раз к бокалу прикладывались.
Шуты в это день много резвились и дарились, желая императрице угодить. Лакоста, король самоедский, колотил Кульковского и Апраксина. Те в свою очередь набрасывались на Лакосту. Балакирев дергал Квасника и старого Волконского, но той веселой чехарды, что заладилась у Лакосты у него не получилось.
Буженинова как всегда сидела у ног императрицы с Новокшеновой и арапчатами. Авдотья Ивановна внимательно слушала, что говорил императрице Волынский.
— И после венчания в церкви, матушка-государыня, тех шутов мы в Манеж светлейшего герцога Бирона доставим. Там и будет пир свадебный раскинут. И молодые от стола пиршественного к доме ледяному отъедут. И там в спальне ледяной уединяться.
— В спальне? Ты в уме ли, Петрович? — Анна посмотрела на Волынского. — У мой Авдотьи в моем дворце и теплые покои имеются. Шутка ли пролежать на кровати изо льда да на подушках ледяных. Квасника я бы так с радостью уморила. Пусть дохнет семя Голицынское. Но куколку — нет.
— Но в том и все веселье, матушка, — настаивал Волынский. — Сама посуди, для чего дом сей строен. И для чего там и кровати и подушки изо льда деланы? После свадьбы надлежит молодым в ледяной спальне ночь провести! А ежели Квасник там без супруги своей будет? Что в том за радость?
— Он и шутник ты, Петрович. А еще говорят, что я сердцем жестока. А ты вот много опаснее меня. Так? — Анна засмеялась.
— Что ты, матушка-государыня, ты у нас ангел чистый. Кто тебя в жестокосердии упрекнет? А я шутов в Ледяной дом на ночь посылаю не от жестокости. Пусть они хлеб свой отрабатывают. Пусть потешат тебя как надобно.
— Ладно, Петрович! Там видно будет, кто и где заночует. Свадьба шутовская не нынче.
